Сложив пачки на полочку сейфа, тщательно заперев его и перекрестив дверцу, он положил псаломщику руку на плечо:
– Ну, Вадим, услышаны наши молитвы. Теперь к Покрову внутренность храма приведем в божеский вид. Иконостас в епархиальной мастерской закажем. Утварь купим, праздничные облачения. Пошли, брат Вадим, служить благодарственный молебен.
– Пойдемте, батюшка, – счастливо улыбнулся псаломщик.
– Да, Вадим… И запиши этого раба Божьего, как его там, убиенного директора рынка, на вечное поминовение…
Глава одиннадцатая
Сергей попробовал загладить неловкость, вызванную его эскападой насчет эксгибиционистов и ханжей:
– Кстати, Елена Сергеевна, вы только что подали мне замечательную идею.
– Это какую же? Разместить внутри макета фигурку голой девки? – фыркнула Крутикова.
– Честно говоря, мне эта смелая мысль в голову не приходила, – с сожалением в голосе молвил Сергей. – Видимо, с фантазией напряженка…
Меницкий деланно хохотнул, но при этом ожесточенно подавал Сергею недвусмысленные знаки: мол, хватит пикироваться с Крутиковой, ты что, брат, с ума сошел?
Сергей чуть заметно кивнул своему покровителю: мол, понял, больше зарываться не буду.
Сказал по-деловому:
– Можно закачать в воду краситель, и цвет стен станет любым, по желанию заказчика.
– Хм, заказчика! – иронично отреагировала Крутикова. – Ну скажите на милость, какой нормальный человек захочет жить в доме из воды? Лично я не представляю.
Меницкий счел нужным применить тяжелую артиллерию:
– Да разве в этом дело, Боже ж ты мой! Вот вы, Елена Сергеевна, ходите на демонстрации мод?
– Хожу, – с вызовом отвечала доцентша.
– Не понимаю, при чем тут… – попытался вступиться за Крутикову Шпилько.
– А при том, – весело перебил его Меницкий. – Скажите, Елена Сергеевна, разве все платья из представленных коллекций можно носить в реальной жизни?
Крутикова презрительно усмехнулась, и было непонятно, по чьему адресу – то ли по адресу Меницкого, то ли чересчур эпатажных кутюрье.
– Так и тут, – принялся развивать свою мысль профессор. – Этой моделью мы лишь показываем возможную тенденцию в домостроительстве. Товарищи дорогие, уважаемые члены экспертной комиссии! Перед вами, – (жест в сторону макета) – принципиально новое слово в мировой архитектуре! Такого никогда и нигде не было! Мы, именно мы можем задать совершенно иное направление в этой сфере человеческой мысли, иной взгляд на архитектурный дизайн и технологию. Да за это Нобелевскую премию надо давать, если уж на то пошло…
– Ну уж и Нобелевскую, – снова скосил глаза на Крутикову профессор Шпилько.
– Насколько мне известно, в номинации «архитектура» Нобелевских премий не присуждают, – отрезала Крутикова таким тоном, словно это был главный аргумент против обсуждаемого проекта.
Меницкий не сдавался:
– Во всяком случае, будет самым настоящим преступлением, если этот макет не поедет на выставку в Венецию. Попомните мое слово, это будет самый сенсационный экспонат. Согласен, первый приз водяному дому не присудят – слишком уж революционно. Но уж специальный приз Сергею гарантирован – это, граждане-товарищи, как Бог свят.
Шпилько посмотрел на Крутикову, пребывающую в некотором замешательстве, сказал неуверенно:
– Ну да, ну да… Им там в Венеции это близко и понятно, всю жизнь на воде живут…
И, не встретив протеста со стороны доцентши, повернулся к Сергею:
– Что ж вы, батенька, столько времени тянули? А? Выставка открывается через два дня!
Меж тем во взоре Меницкого явственно читались пушкинские строки: «Уж близок, близок миг победы». Он с воодушевлением заговорил:
– А вы случайно не забыли, где мы с вами живем? Такой действующий макет даже в Америке изготовить архисложно, а уж у нас… Кстати, место на выставке для Сергея зарезервировано, так что слово за вами.
При последних словах Крутикова возмущенно вскинула взгляд на Меницкого, затем повернулась к Сергею, сказала металлически:
– Молодой человек, выйдите.
Сергей двинулся к дверям, и походка его была нетвердой, прямо-таки даже полупьяной.
Сколько времени он простоял на балюстраде, уставясь неподвижным взглядом в скомканный фантик от «Сникерса», что валялся на парадной лестнице – пять минут, полчаса, час?
Наконец из демонстрационного зала вышла Крутикова, с надменным видом прошествовала мимо Сергея. Шпилько торопился догнать ее и лишь бросил дизайнеру-технологу:
– Успеха вам, Сергей Анатольевич.
Зато профессор Меницкий с чувством обнял своего протеже:
– Победа, Сережа! Победа! Наша взяла! Давай мухой домой за загранпаспортом. Завтра вечером, кровь из носу, ты должен быть в самолете. Рим, Турин, Милан – какая разница, куда будет билет, туда и возьмем. Там на автобусе до Венеции доберешься.
Сергей в каком-то сомнамбулическом состоянии слушал Меницкого. Названия итальянских городов мелькали перед его глазами, словно радужные игральные карты.
– Полетишь один, Сережа, – вещал Меницкий. – Все остальные уже там. Макет повезешь как ручную кладь, не вздумай сдавать в багаж!
– Петр Александрович! – чуть не воя, воззвал архитектурный дизайнер-технолог. – Дорогой Петр Александрович! Я шел к этому дню всю свою жизнь…
– Да какая твоя жизнь! У тебя впереди такие дела, что…
И, не найдя слов, Меницкий от души треснул Сергея кулаком в грудь.
Глава двенадцатая
В понедельник у городского зоопарка был выходной, и Алексей предварительно позвонил долговязому птичнику, чтобы тот подошел к служебному входу. Начальник пернатых стремительной птицей полетел на вожделенную встречу с кардиологом – правда, лечить ему требовалось вовсе не сердце, а голову, которая смерть как раскалывалась после вчерашнего. «Не придет же он, в самом деле, пустой», – рассудил кормилец попугаев, страусов и цапель. И здраво рассудил, между прочим.
Он поджидал доктора и его подругу в будочке сторожа, такого же похмельного субъекта неопределенного возраста, как и птичник. Сторож терпеливо выслушивал философские сентенции своего небритого визави, ибо сознавал: от птичника, вернее – от его юных друзей – напрямую зависит будущее. Это будущее целиком и полностью укладывалось в три, максимум – четыре предстоящих часа, наполненных радостью опохмелки. Что дальше – гадать не хотелось.
– Вот смотри, – с трудом ворочал языком кормилец пернатой фауны, – что в природе-то, брат, творится. Звери и птицы подражают нам, людям, берут с нас пример… Дурной пример!
Супружеские измены – р-раз… Где это видано, чтоб волк от одной волчихи к другой сбежал? А теперь – пожалуйста, адюльтер. Чуть не в каждой клетке.
Сторож из вежливости покивал головой, разливая по кружкам жиденький чай.
– Я слышал, у нас в зоопарке даже мужеложные дела отмечены. Среди зверей-самцов, – брякнул хозяин будочки.
– Вот-вот, – охотно согласился птичник, хотя сообщение сторожа было для него внове. – А самоубийства? Это два.
– Это три.
– Да, это три… У зверей, у них же инстинкт самосохранения превыше всего. Они себе никогда умышленно вреда не нанесут… Не наносили.
– Это ты про то, как павиан отравился? – уточнил сторож. – Так это ж несчастный случай… Ему просто корм несвежий дали.
Птичник хотел было поспорить с такой трактовкой гибели павиана, но тут в запыленном окошке показались две молодых, жизнерадостных личности – это были Надежда и Алексей.
Вскочив со скамьи, повелитель пернатых предстал пред их ясны очи, культурно поздоровался с доктором, отвесил невнятный комплимент его спутнице и выразительно посмотрел на два пакета, что оттягивали руку Алексея. В одном шевелилась рыба – ну, это неинтересно, а в другом служитель фауны безошибочно различил цилиндрические очертания бутылки. И сразу засуетился, кинулся к сторожу:
– Михалыч, познакомься, это мои друзья. Доктор, между прочим!