Олесь сбежал тогда и рыдал потом дома два дня. Дверь никому не открывал — никого видеть не хотел, так этот идиот влез в окно через соседский балкон. Чуть не свалился, даже сорвался почти, но чудом удержался, потом подтянулся, но это уже когда омега на балкон вылетел и голосить во все горло начал. Но альфа ничего — даже не взволновался, хотя ведь едва не погиб только что. Спокойно перелез через поручень, омегу в охапку сгреб и потащил на диван. Олесь думал, что его сейчас просто отымеют, как обычно. Приручил ведь альфу — теперь надо ответ держать. Но этот ненормальный трогать его не стал, а усадил рядом, зажал, колечко из своего кармана вытащил и насильно омеге на палец нацепил.
— Вот так, — говорит. — А если не согласен, то сейчас сними его и кинь в окно. Проще простого. Тогда я уйду и больше не вернусь.
Олесь терпеть не мог, когда его насиловали, даже таким образом. Поэтому вскочил с дивана, содрал кольцо, замахнулся даже. И никак не может бросить.
— Не надо меня жалеть, — говорит. — Я не несчастный — не думай. И один проживу. А ебыря себе всегда найду за харчи. Не нужны мне твои подачки… — а сам все решается колечко выбросить, но никак.
Тогда Эмиль к нему ближе подвинулся, к себе подтянул, штанишки ему приспустил, погладил по ягодицам.
— А гляди-ка, Олесик, попка-то твоя как поправилась. И пузико вон растет. Ты не заметил, что стал потолще?
— Что? — Олесь оглядел себя. — С чего это ты взял? Тебе кажется, — а сам побежал на весы, встал и ахнул. И правда — целых пять кг прибавил, да это ж мечта! Потом к зеркалу помчался, задрал кофту, смотрит, а ребра уже не так выпирают, и живот вроде не такой впалый. При этом Олесь даже не заметил, с какой любовью Эмиль на него глядел, а когда опомнился, сразу кофту опустил, испугался, что первый раз при свете свою ужасную фигуру показал. А в комнате вдруг морем запахло. Омега вздрогнул, учуяв запах. А Эмиль глядит на него, прям не налюбуется.
— Тростиночка моя… — говорит. — Иди сюда.
Сразу ласки захотелось. Олесь и пошел — привык уже ходить на поводу у своих инстинктов. Но сейчас, правда, ничего в душе не противилось, наоборот — тянуло так, как никогда. Да еще и всем сердцем — такое вообще было первый раз. А его опять уложили, занежили всего, раздели полностью — Олесь позволил — и даже не ужаснулись. Наоборот, Эмиль все его ребрышки щекотно перецеловал и за бока кусал смешно. А сам такой пухлый — омегу прям утопил в своих объятьях.
— Давай делиться, — говорит. — Я тебе свою полноту, а ты мне свои худинки. И так на двоих у нас как раз будет то, что надо. А?
Олесь рассмелся. А его опять зацеловали. Он и не заметил, когда колечко снова на палец нацепил. В общем, отдал свое сердце.
А месяца через три оба так похорошели, будто и правда вес пополам разделили. Эмиль похудел, подтянулся, в спортзал ходил теперь каждый день, крепкий стал, даже суровый немного. Но это только на первый взгляд, потому что доброта его душевная никуда не делась, и особенно это в улыбках проявлялось. Олесь тоже стал стройным, а не худым, как раньше, попка такая аппетитная у него оформилась, что теперь не один только Винсент облизывался (у того-то слюни прям текли), но и остальные альфы еле взгляд удерживали на Олесиных красивых глазах, чтоб ниже не глянуть — но это когда он к ним передом стоял. А когда спиной поворачивался и к плите шел, так сразу впивались в его прелести и оторваться не могли. И пусть прихрамывал немного омега, но все равно эффектно смотрелось. Да никто больше и не замечал его хромоты. И даже называть стали не Хромоножкой, а Красавушкой. Забавно так.
Но только все это уже было не нужно. Олесь был настолько любовью пресыщен, что лишь плечиком безразлично пожимал, если кто-то из альф намек ему делал, ну, а если дальше лез — Эмилю жаловался. И тому стоило только прийти и рядом постоять, чтоб навязчивый ухажер сразу отсох. И ничуть омега об этом не жалел — даже красавцы-военные, которые к ним на завод иногда заезжали и в их столовой обедали, его больше не волновали. Не то что раньше. Правда, теперь Олесь их стал очень даже интересовать — аж шеи сворачивали, как из-за столов глядели, а позже чуть ли не при полном параде начали на обед приходить — Олесь только хихикал про себя. Хотя смотрел с уважением, где надо — ахал восторженно, глаза закатывал, альфы цвели, подарки даже дарили — в меру приличий, конечно. Но на этом все и заканчивалось, потому что омегу было ничем теперь не взять. А ведь еще недавно он так горячо мечтал о подобном в своих мучительных эротических грезах. Но получив все наяву, понял, что не это было счастьем. У настоящего счастья-то вон — руки вечно в мазуте, лоб вспотевший от работы, и оно сейчас очередную машину выхаживает в автомастерской, и пусть соляркой от него пахнет, зато всегда вперемешку с морем, и этот запах теперь самый родной на свете, и ничто его не перебьет.
Никогда еще Олесь не был так счастлив, даже до той страшной аварии, и ничего ему хромота не испортила оказывается, как он думал, а наоборот — настоящую жизнь подарила. И, кстати, не было у него никакого бесплодия, а может любовь все вылечила. Но таких двух крепких пацанов они с Эмилем позже заделали, что одно удовольствие смотреть. А потом и омежка появился, а когда подрос немного и понимать стал, Олесь его на коленочки сажал и сказки рассказывал, а еще говорил, что чудеса на свете есть, но только не надо на них надеяться, а нужно просто жить, делать свое дело и никогда не отчаиваться. И тогда они сами придут — особенно когда не ждешь.