— Васильич, денег не будет. — предупредил Вася.
— Тут пришел черед развеселиться Пронскому. — Сынок, — закричал он, хватаясь от смеха за живот. — ты, видать, сам не местный?
— Пичугинские мы. — с достоинством ответил Вася. — Прокофия Залепухина детище.
— Так ведай, детище, что у Злотниковых никогда денег не было, нет, и не будет. Тем фамилия в Щигрове и знаменита.
Злотников перестал свистеть и сказал, отворяя темницу. — Фамилия осталась, а деньги — прах и пепел.
Навстречу ему, как птица из клетки, вылез заспанный Португалов. Тут Фрол Пронский смирил свой буйный нрав и объявил профессору об освобождении, сказав, что вышло недоразумение. Португалов пожал ему руку и отправился восвояси.
26
С той поры прошло почти две недели. И теперь, глядя на читающего помощника, Португалов не мог сообразить, что в этой картине кажется ему необычным. Наконец он понял и спросил — Вася, ты понимаешь, что написано в этой книге?
— Ага, — бойко ответил Вася. — смешная книга. В Пичугино такой же кузнец был. Только не — он заглянул в книгу — не Мюнхгаузен, а Гаврилов. Он по речке на наковальне плавал.
— На железной наковальне? — переспросил Португалов.
— На железной, конечно. Ее, когда Лосевых грабили, трое мужиков в лодку еле втащили. Вот Гаврилов оттолкнулся от берега и ударил веслами. Ты, Янович в Пичугино бывал?
— Кажется, нет.
— Речка у нас там, Каменка, неширокая, переплыть ее недолго. Вот доплыл Гаврилов до середины, вдруг вода вокруг вспучилась пузырем, и лодку туда захлестнуло. И все, нет ее. А Гаврилов, когда лодка тонула, удивился, вскочил на ноги, весла бросив, стоит, и так тонет, столбиком. Вот вода ему по пояс уже, по горло. Ему с берега народ кричит, чтоб плыл. А он не шевелится, только шапка на нем лисья так поднялась. Это от страха волосы дыбом встали. И вот он ушел под воду весь, и раз, одна шапка плавает. Утоп.
— Да правду ли ты говоришь?
— Янович, будешь в Пичугино, любой подтвердит. Вся деревня на берегу подвизалась. Шутка ли, Лосевых грабить. Имение богатое, таскать, не перетаскать. Да ты дальше слушай — с досадой воскликнул Вася. — Чтоб утопнуть, чуда никакого нет. Чудо дальше было.
Минуты не прошло, вдруг видим, ниже по течению, саженях в двадцати, выскакивает плоскодонка из воды, точно уклейка. Подлетела и, хлоп, шлепнулась в воду обратно, кверху дном, и понесло ее дальше.
Мужики же опомнились, кинулись в лодки и погребли к Гаврилову, чтоб хоть тело добыть, пока под корягу не затянуло. Уже близко, вдруг голова показалась, и волосы на ней, поверишь ли, как иголки на еже, если его внезапно топорищем поперек пуза перетянуть, торчат в разные стороны, словно остекленели. Глаза же закрыты и такое спокойное у него лицо, будто, не сей секунд Богу душу отдал, а уже много лет в таком состоянии блаженствует. Тут баба его по второму разу сомлела и опять упала, как травинка скошенная.
— Про первый раз ты ничего не говорил. — сказал педантичный Португалов, перекладывая стопку книг, снятую им с полки.
— Так понятно же, когда Гаврилов затонул, она его на берегу ждала.
— Как Пенелопа. — произнес Португалов.
Вася поморщился. — Слово какое-то зазорное. Так или иначе, ждала, и, видя всю картину, сомлела. Я это хорошо помню. Вот она по берегу скачет, подол подоткнув, и руками показывает. — Сюда мол правь, муженек мой разлюбезный, со своей хренотенью чугунной, раз уж ничего другого тебе, остолопу, не досталось. Да вдруг помертвела, обмерла, села, руками еще немножко помахала, и повалилась ничком. Ее водой окатили и вот сидит она, нос в песке, глаза круглые и тут Гаврилов всплывает. Она опять откинулась и самое интересное пропустила. Потому что Гаврилов, между тем, из воды поднимается и поднимается. И вот весь поднялся. И все видят, что стоит он на наковальне, которая и сама, на треть где-то, из воды вылезла. Хорошо ветер в нашу сторону был, его к берегу прибило. Мужики его с наковальни сняли, а ее, подальше от греха, багром оттолкнули. Она сажень, может быть, проплыла и на дно ушла, только забурлило. Как все стихло, подплыли туда на лодке. А вода в Каменке прозрачная, все насквозь видно. А наковальни нет, только дырка на дне. Багром пытались нащупать, не достает. Пока за веревкой бегали, дырку песком замыло. Гаврилов, как вода из него вышла, сильно ругался, что место отметить не догадались.
— А теперь скажи мне, Вася, — сказал Португалов — знаешь ли ты немецкий язык? Шпрехен зи дойч?
От такого глупого вопроса Вася опешил. — Нихт ферштейн, Янович. Откуда ж мне его знать? Я и русский-то знаю через пень в колоду. Натюрлих!