— Охти мне, — сказал Вася. — Ушли. Что ж теперь будет, Янович?
— Откуда я знаю. — ответил Португалов. Что-то медленно ему сегодня думалось, между желанием услышать, о чем говорят чужаки, и Васей определенно была какая-то связь. Ну, да, если Вася, вчера еще не знавший ни одного языка, кроме русского, сегодня вдруг оказался полиглотом, и именно после того, как работа установки, наконец, вызвала какую-то реакцию, то вполне могло оказаться, что и язык чужаков будет Васе понятен. Ведь о немецком, например, еще утром он знал не больше, чем о том неизвестном наречии, которым пользовались чужаки.
— Василий, тут у нас где-то бур должен быть. Посмотри в инструментах.
Хлопнула крышка рундука. Через минуту Португалов уже примеривался к стене, прикидывая, где удобней бурить слуховое отверстие. Решил, что надо делать его, примерно, на уровне груди, что б не бросалось в глаза, кроме того следовало заранее приготовить заглушки. Не хотелось бы, чтоб на той половине было слышно, что происходит на этой. Затычки решено было нарезать из ветки, которую Вася срезал с одиноко стоящего у развалин башни дуба.
Для начала опробовали бур на противоположной стене, твердая сталь наконечника легко, с еле слышным скрежетом проходила сквозь кирпич.
— Отлично. — наконец, сказал Португалов. — Теперь смотри, если кто там появится, дашь мне знать, только не кричи громко.
— Ага. — Вася прильнул к смотровому окну. Португалов уперся в стену плечом, нажимая всем телом, крутанул рукоятку бура и, потеряв опору, ударился лбом о кирпичи. Наконечник бура скользнул по стене, не оставив на ней ни малейшей царапины, словно она была сделана не из кирпича, а отлита из необычайно твердого стекла. Пришлось повторить попытку. Теперь Португалов внимательно следил, что б наконечник был строго перпендикулярен стене и нажимал на бур изо всей силы, уже не опасаясь того, что звук получится слишком громкий. Минуту или две он крутил рукоять, но не продвинулся ни на миллиметр. Никакого следа его работы на стене обнаружить не удалось даже при самом тщательном осмотре. Вася принес зубило. Португалов принялся бить по нему, сначало легонько, потом все сильней. Никакого толку. Зубило отскакивало как резиновое. Наконец, ушибив палец, он бросил это занятие. Следовало все обдумать.
Пока Португалов думал, Вася, по своему обыкновению, исчез. Вернулся он, только когда на улице уже начало темнеть, и рассказал, что в городе идут повальные обыски и аресты.
Португалов все так же лежал, не меняя позы, мусоля во рту огрызок карандаша. Рядом, на полу, валялась конторская книга, в которой он обычно вел свои записи. Рассказ о происходящем в городе оставил его равнодушным. — Меня ведь уже арестовывали, — только и сказал он и вновь погрузился в размышления.
Вася был возмущен таким легкомыслием. — Ты что, Янович! Это разве арест? Это так, для острастки. Фрол дураковал. Да и Тимоха Злотников был под боком, парень свой в доску. А теперь, если тебя загребут, подмоги от него не жди. Ребята на станции говорят, что у него самого голова на плечах не прочно держится. В городе осадное положение, Клименко, ты ж его знаешь, говорит, что в прошлом году, когда кадеты Ставрополь брали, тоже было осадное положение. Так там столько народу под это дело наваляли, что он уж не чаял в живых остаться. Потому сюда и перебрался, к свекру. Ну, его-то не тронут, старый он. Но все равно, ночью, говорит, уйду. У свекра в Толоконке брат землепашествует. Вот он к нему.
— Вася, недовольно сказал Португалов, — помолчи, пожалуйста.
— Да я-то помолчу. Мне-то, что? Я — сирота, меня никакая власть не тронет. А ты, Янович, профессор, белая кость. Там специальный человек из Москвы приехал, он сказал — Всех подозрительных, всех эксплуататоров, кто при старом режиме хорошо жил, тех побрать, чтоб не ударили в спину советской власти в решительный момент. И так же, кого вдруг, не дай Бог, пропустили по недосмотру, тех брать в заложники, и на каждую каплю рабоче-крестьянской крови ответить рекой крови капиталистов и помещиков, тех которые оказались под рукой. А так же им сочувствующих.