Португалов спросил, а не помнит ли Коля чего-нибудь необычного, сопутствовавшего исчезновению дружка.
— Было. — твердо сказал Коля. — Было. Поверишь ли, Мечислав Янович, свет был. Знаешь, так словно где дверь приоткрыли и полоска света из-под нее, шире, шире. А потом, раз, и сошла на нет, словно прихлопнули. Только если это дверь была, то уж больно большая.
— Свет какой? Как от прожектора? — спросил Португалов.
— Нет, тусклый такой, вроде как зеленоватый, и не так, чтоб от лампочки, а просто, у башни посветлело, потом шире, шире, и до самого берега.
19
Профессор долго бродил с Колей по развалинам, но ничего нового от него больше не услышал. После этого разговора он выпросил себе командировку в Утятин, сославшись на нехватку каких-то необходимых для нормальной работы динамо-машины деталей. И там, после долгих поисков, нашел историка Кондакова, того самого, который доказал, что природное название щигровцев — щигровитяне. По сравнению со Щигровым в губернском городе было голодно. Так что Португалов не раз похвалил себя за предусмотрительность, заставившую его захватить с собой ржаной каравай, выпеченный на фабричной пекарне, и бутылку самогона. В отдельном полотняном мешочке у него были огурцы и помидоры, таинственным путем добытые Васей Залепухиным, которого Португалов взял с собой, для расширения кругозора и в награду за отличную работу. Кондаков гостинцам обрадовался, но еще больше обрадовался тому, что его знания кому-то понадобились. И не кому-то, а настоящему ученому, продолжавшему свою славную деятельность на благо России, несмотря на разруху, голод, холод… Вообще, историк выражался довольно витиевато. Жил он в ветхом флигеле, стоящем во дворе губнаркомпроса. Португалов не был уверен, что правильно запомнил название этого учереждения. А Вася, по живости характера, безбожно перевирал любое незнакомое слово, длиннее семи букв, так что в его интерпретации, название это звучало, как имя какого-то ассирийского военноначальника, и всякий раз по-новому.
На какой должности состоял Кондаков, Португалов тоже не понял, единственно, это было связано с просвещением и, очевидно, считалось не слишком важным. По сравнению с пайком получаемым Кондаковым, фабричный паек Португалова выглядел просто королевским. Городские власти выделили ему землю под огород, но до него Кондаков так и не добрался, ибо стал стар и дряхл. Из родни у него была только дочка, но она еще полгода назад уехала на юг к мужу, воевавшему в Добровольческой армии. Кондаков надеялся, что после взятия Утятина белыми он сможет получить от нее какую-нибудь весточку. — Старики — говорил он Португалову, закусывая самогон огурцом, — не имеют права надеяться на многое. Например, я не надеюсь пережить эту зиму. Ради Бога, не жалко. Но одну надежду я могу себе позволить. Пусть это будет письмо от Вари. Я надеюсь его получить.
— Это хорошая надежда. — убежденно сказал Португалов и чокнулся со стариком, за то что бы она сбылась. Добрый Вася, которому по малолетству не наливали, промокнул глаза рукавом сатинетовой рубахи. Кондаков посмотрел на него державинским взглядом уставших от жизни глаз и поднял руку, благословляя.
Узнав, что именно интересует Португалова, историк сказал, что упоминания необъяснимых исчезновений и появлений в местных летописях встречаются довольно часто. И, действительно, многие из них относятся к Щигрову, который гораздо древнее Утятина. — До конца четырнадцатого века Щигров был стольным градом княжества, пока князь Володимер Олелькович не перенес свой двор в Утятин. — рассказывал Кондаков, иногда вставая, чтоб достать из книжного шкафа нужный фолиант. Ну, жития местных святых мы трогать не будем, хотя и в них можно почерпнуть немало интересного, но вот Святиловская летопись, единственная, в которой описывается разорение Щигрова Батыем, прямо говорит о людях незнаемых, невесть откуда появившихся в тылу, осадившей город, орды. Бысть сеча зла. Множество поганых было порублено, а кого и греческим огнем пожгли.
— Ну, греческий огонь-то, откуда тут взялся? — удивился Португалов. — Да и применялся он, как известно, византийцами против кораблей противника, а уж никак против кавалерии.
— Вероятно поэтическое преувеличение. — не стал спорить Кондаков. — Остается только гадать. История этого края таит немало загадок.
— И что еще говорит летопись?
— Люди эти были частью конные, частью пешие, знамя же у них было красное, как кровь.
Португалов усмехнулся. — Да, актуально. Пролетарская солидарность трудящихся.
— Пролетарская солидарность, хе-хе. А я этот птичий язык так и не одолел. — повинился Кондаков. — И уж не придется, видать. Однако, красный цвет знамени на Руси — дело обычное. Далее летопись повествует о том, что горожане, увидев неожиданную подмогу, сделали вылазку и татары, зажатые с двух сторон, были разбиты и бежали. Что до неведомых людей, то их после битвы никто не видел. Пришли незвано, и ушли непрошено. Это происшествие отсрочило завоевание татарами княжества на год.
Хорошо известно также сказание об опричном воеводе Ефимушке Кровопуске, посланным Иоанном Грозным в Утятин со дружиной хороброю, для производства дознания об измене князей Беломлинских, Ровитинских и Незван-Дубошаровых.
В Щигров опричники вошли по Васильевскому тракту и так получилось, что, как дружина всходила на мост через Млинку, видели многие, а как она оттуда сходила, не видела ни единая живая душа. Только городовой стрелец Самоха Перецвет клялся, что когда ступила лошадь Ефимушки Кровопуска на середину моста, налетели, откуда не возьмись ангелы, по числу опричников, и расхватав их, унесли вместе с лошадьми, метлами и собачьими головами за облака. Показывая, как это содеялось, Самоха все повторял, смеясь. — Беленький — черненького — хвать! Беленький — черненького — хвать! Вот это вот — хвать — не говоря уж о дурацком смехе, более всего заело Иоанна Васильевича, который, чтоб не тратить верных слуг понапрасну, повелел стрельцу самому явиться пред светлые царские очи на суд и расправу. Что тот незамедлительно и исполнил. Однако по дороге заблудился и, взяв правее, чем следовало, промахнулся мимо Москвы. О чем догадался, только выйдя к Вологде, и, поправляясь, сразу стал забирать левее, да так и ушел с Ермаком на завоевание Сибири.
— Беллетристика. — сказал Португалов.
Кондаков покачал головой. — Не совсем. Ефимушка Кровопуск существовал на самом деле. После экспедиции в Утятин его имя исчезает из разрядных книг, так же как и имена, сопровождавших его, Турчина Волохатого и немца Ганса Шлиппенклюгеля, людей в истории опричнины небезызвестных. Что до Самохи Перецвета, то среди имен сподвижников Ермака такого имени не встречается, впрочем, это ни о чем не говорит, так как и имя самого Ермака до сих пор служит предметом ожесточенной полемики. Но то, что в Щигрове существовал Перецветов овраг, засыпанный в конце восемнадцатого века во время проведения работ по благоустройству Рыночной площади, не подлежит никакому сомнению. А Самохина пустошь, на южной окраине города, насколько я знаю, сохранилась в своем первобытном виде. Кроме того, фамилия Перецветовых, вообще, распространена в губернии.
— Да, — сказал Португалов. — не далее, как несколько дней назад, один из Перецветовых описал мне случай, относящийся уже к нашему времени.
На историка происшествие с Минькой Лазечником не произвело особого впечатления. — Знаете, дорогой профессор, к свидетельствам жителей Щигрова следует относиться с предельной осторожностью. Достаточно сказать, что из всех чудес, явленных на территории губернии за последние двести лет, коим имеются письменные подтверждения, девяносто процентов приходятся на Щигров. Я, конечно, не могу ставить под сомнение добросовестность персон духовного звания, освидетельствовавших их, но, согласитесь, цифра впечатляет.
— Исчезновение мальчика вряд ли нуждалось в освидетельствовании персон духовного звания. — усомнился Португалов. — Да и из вашего рассказа следует, что исчезновение отряда опричников скорее всего, все-таки, имело место.