А Мержи и цыганка? Еще до того, как капитан запел, они оба исчезли.
ГЛАВА II
УТРО ПОСЛЕ ПОПОЙКИ
Носильщик
Сию минуту давайте деньги, вот что!
Мержи проснулся уже белым днем, и в голове у него все еще путались обрывки воспоминаний о вчерашнем вечере. Платье его было разбросано по всей комнате, на полу стоял раскрытый чемодан. Мержи присел на кровати; он смотрел на весь этот беспорядок и словно для того, чтобы собрать мысли, потирал лоб. Лицо его выражало усталость и в то же время изумление и беспокойство.
За дверью на каменной лестнице послышались тяжелые шаги, и в комнату, даже не потрудившись постучать, вошел трактирщик, еще более хмурый, чем вчера, но глаза его смотрели уже не испуганно, а нагло.
Он окинул взглядом комнату и, словно придя в ужас от всего этого кавардака, перекрестился.
– Ax, ax! – воскликнул он. – Молодой барин! Вы еще в постели. Пора вставать, нам с вами нужно свести счеты.
Мержи устрашающе зевнул и выставил одну ногу.
– Почему здесь такой беспорядок? Почему открыт мой чемодан? – заговорил он еще более недовольным тоном, чем хозяин.
– Почему, почему! – передразнил хозяин. – А я откуда знаю? Очень мне нужен ваш чемодан. Вы в моем доме еще больше беспорядка наделали. Но, клянусь моим покровителем – святым Евстафием, вы мне за это заплатите.
Пока трактирщик произносил эти слова, Мержи натягивал свои короткие ярко-красные штаны, и из незастегнутого кармана у него выпал кошелек. Должно быть, кошелек стукнулся об пол не так, как ожидал Мержи, потому что он с обеспокоенным видом поспешил поднять его и раскрыть.
– Меня обокрали! – повернувшись лицом к трактирщику, крикнул он.
Вместо двадцати золотых экю в кошельке оставалось всего-навсего два.
Дядюшка Эсташ пожал плечами и презрительно усмехнулся.
– Меня обокрали! – торопливо завязывая пояс, повторил Мержи. – В кошельке было двадцать золотых экю, и я хочу получить их обратно: деньги у меня вытащили в вашем доме.
– Клянусь бородой, я очень этому рад! – нахально объявил трактирщик. – Было б вам не путаться с ведьмами да с воровками. Впрочем, – понизив голос, добавил он, – рыбак рыбака видит издалека. Всех, по ком плачет виселица, – еретиков, колдунов, жуликов, – водой не разольешь.
– Что ты сказал, подлец? – вскричал Мержи, тем сильнее разъяряясь, что в глубине души чувствовал справедливость упреков трактирщика. Как всякий виноватый человек, он хватал за вихор представлявшийся ему удобный случай поругаться.
– А вот что, – возвышая голос и подбочениваясь, отвечал трактирщик. – Вы у меня в доме все как есть переломали, и я требую, чтобы вы мне уплатили все до последнего су.
– Я заплачу только за себя – и ни ливра больше. Где капитан Корн… Горнштейн?
– У меня выпито, – еще громче завопил дядюшка Эсташ, – больше двухсот бутылок доброго старого вина, и я с вас за них взыщу!
Мержи был уже одет.
– Где капитан?! – громовым голосом крикнул он.
– Два часа назад выехал. И пусть бы он убирался к черту со всеми гугенотами, пока мы их не сожгли!
Вместо ответа Мержи закатил ему увесистую оплеуху.
От неожиданности и от силы удара трактирщик на два шага отступил. Из кармана его штанов торчала костяная ручка большого ножа, и он уже за нее схватился. Не справься трактирщик с первым порывом ярости, беда была бы неотвратима. Благоразумие, однако, пересилило злобу, и от его взора не укрылось, что Мержи потянулся к длинной шпаге, висевшей над изголовьем. Это сразу же заставило трактирщика отказаться от неравного боя, и он затопал вниз по лестнице, крича во всю мочь:
– Разбой! Поджог!
Поле битвы осталось за Мержи, но в том, что победа принесет ему плоды, он был далеко не уверен, а потому, застегнув пояс, засунув за него пистолеты, заперев и подхватив чемодан, он принял решение идти к ближайшему судье. Он уже отворил дверь и занес ногу на первую ступеньку, как вдруг глазам его внезапно представилось вражеское войско.
Впереди со старой алебардой в руке поднимался трактирщик, за ним – трое поварят, вооруженных вертелами и палками, а в арьергарде находился сосед с аркебузой. Ни та, ни другая сторона не рассчитывала на столь скорую встречу. Каких-нибудь пять-шесть ступенек разделяли противников.
Мержи бросил чемодан и выхватил пистолет. Это враждебное действие показало дядюшке Эсташу и его сподвижникам, насколько несовершенен их боевой порядок. Подобно персам под Саламином, они не сочли нужным занять такую позицию, которая позволила бы им воспользоваться всеми преимуществами своего численного превосходства. Если бы единственный во всем их войске человек, снабженный огнестрельным оружием, попробовал его применить, он неминуемо ранил бы стоявших впереди однополчан, а между тем гугенот, держа под прицелом всю лестницу, сверху донизу, казалось, мог одним пистолетным выстрелом уложить их всех на месте. Чуть слышное щелканье курка, взведенного гугенотом, напугало их так, словно выстрел уже грянул. Вражеская колонна невольно сделала поворот «кругом» и, ища более обширного и более выгодного поля битвы, устремилась в кухню. В суматохе, неизбежной при беспорядочном отступлении, хозяин споткнулся о свою же собственную алебарду и полетел. Будучи противником великодушным, Мержи счел неблагородным прибегать к оружию и ограничился тем, что швырнул в беглецов чемодан; чемодан обрушился на них, точно обломок скалы, и, от ступеньки к ступеньке все ускоряя свое падение, довершил разгром вражеского войска. Лестница очистилась от неприятеля, а в виде трофея осталась сломанная алебарда.
Мержи сбежал по лестнице в кухню – там уже враг построился в одну шеренгу. Аркебузир держал оружие наготове и раздувал зажженный фитиль. Хозяин, падая, разбил себе нос, и теперь он, весь в крови, как раненый Менелай за рядами греков, стоял позади шеренги. Махаона или Подалирия заменяла ему жена: волосы у нее растрепались, чепец развязался, грязной салфеткой она вытирала мужу лицо.
Мержи действовал решительно. Он пошел прямо на владельца аркебузы и приставил ему к груди дуло пистолета.
– Брось фитиль, а не то я тебя пристрелю! – крикнул он.
Фитиль упал на пол, и Мержи, наступив сапогом на кончик горящего жгута, загасил его. В ту же минуту союзники, все как один, сложили оружие.
– Что касается вас, – обратившись к хозяину, сказал Мержи, – то легкое наказание, которому я вас подвергнул, надеюсь, научит вас учтивее обходиться с постояльцами. Стоит мне захотеть – и здешний судья снимет вашу вывеску. Но я не злопамятен. Ну так сколько же с меня?
Дядюшка Эсташ, заметив, что Мержи, разговаривая с ним, спустил курок своего грозного пистолета и даже засунул пистолет за пояс, набрался храбрости и, вытираясь, сердито забормотал:
– Переколотить посуду, ударить человека, разбить доброму христианину нос… поднять дикий грохот… Я уж и не знаю, чем можно вознаградить за все это порядочного человека.
– Ладно, ладно, – усмехнувшись, молвил Мержи. – За ваш разбитый нос я вам заплачу столько, сколько он, по-моему, стоит. За переколоченную посуду требуйте с рейтаров – это дело их рук. Остается узнать, сколько с меня причитается за вчерашний ужин.
Хозяин посмотрел сперва на жену, потом на поварят, потом на соседа – он как бы обращался к ним за советом и за помощью.
– Рейтары, рейтары!.. – сказал он. – Не так-то просто с них получить. Капитан дал мне три ливра, а юнкер дал мне пинка.
Мержи вынул один из оставшихся у него золотых.
– Ну, расстанемся друзьями, – сказал он и бросил монету дядюшке Эсташу, но трактирщик из презрения не протянул за ней руку, и монета упала на пол.
– Одно экю! – воскликнул он. – Одно экю за сотню разбитых бутылок, одно экю за разоренный дом, одно экю за побои!