Честно говоря, ролики ансамбля «Вертикаль» оказались, как говаривал Зощенко, маловысокохудожественными. Солисты, широко разевая ротовые пазухи, контрастно освещенные софитами, пели:
— Тошнотворное зрелище… — поморщился сыщик. — И надо же так с потрохами продаться?!
— А мне голос Галины Алексеевны пришелся по душе, — возразил я. — Славный такой мальчишеский дисконт. А вот Елена явно дала петуха. Не попала ни в одну ноту. И я не въехал, поет ли сам дворянин Салямский или же только пасть разевает?
— Загадка…
Больше всего поразил ролик с солирующей Зоей Шнырь. Худющая, в черном платье до пят, она задорно пела:
— Эх, Зоя! Кому давала стоя?
— Начальнику конвоя…
За пачечку «Прибоя».
— Теперь я, кажется, понимаю, почему Зоя уволена, — смутился я. — Она же поет вне концепции.
— Напротив, — сощурился Рябов, — строго в русле концепции. Пачка «Прибоя» — это та же зарплата. Кстати, прибой рифмуется с офисным живописным корабликом в бурном море.
— Давайте-ка укладываться спать, — зевнул я. — Утро вечера мудренее.
Поутру нас разбудил телефонный звонок. На проводе Заруб Махмутович.
— Откачал я говно-то! — кричал он в трубку. — Я о своей деревенской уборной. В Перловке.
— Зачем вы нам это докладываете? — сонным голосом прошептал я.
— Так ведь нашел я треклятую ручку. Тщательно протер ее нашатырным спиртом.
— Аммиаком? — не мог я ни уточнить как доктор.
— Именно! Стала лучше, чем прежде. И пишет.
— Повинитесь перед Салямским? — выгнул бровь Рябов.
— Вы чего?! Он же меня сразу под зад коленом. Помогите выкрутиться. У вас же мозги аналитические.
— Лады, — потянулся сыскарь. — Как там ваша очередная белая кобыла или кораблик в бурном море?
— Не могу их писать. Как достал ручку в говне, будто заклинило.
— Это что-то фрейдистское, — сощурился я. — Анальный фактор.
— Наверно… Только не у меня, а у Салямского.
— А он-то тут причем? — ухмыльнулся Рябов.
— Галина Алексеевна с Еленой каждый день ему ставят клизмы. Из гречишного меда. Попросил он как-то Зою Шнырь клизму поставить, да она как увидала жопу босса, расхохоталась до колик. Не смогла сдержаться.
— Почему? — выгнул я бровь.
— Говорила, мол, жопа — бабья. Простонародная. Куда там ей до столбовой дворянской.
— Сколько же причин для увольнения Зои, — Рябов потянулся к раскладному саксофону, торчащему из кармана макинтоша на стенном гвозде.
— Диктуйте мне адрес, — продолжал Заруб. — Я вышлю курьером сраную ручку. А вы уж решите, как быть с ней.
Сыскарь достал саксофон, погладил раструб:
— Ручку вы нам тайно передадите при личной встрече. Придите к ресторану «Аллигатор» чуть загодя.
— Заметано… Я вот только не понимаю, какой лично ваш интерес дело копать дальше. Ведь все уже ясно?
— Тайна вертикального шкафа, — тихо произнес Рябов.
— Эх, ребятушки, лучше бы вам сюда не соваться, — вздохнул Заруб. — Это тайна самого Алексея Мюллера!
Операция с передачей ручки прошла успешно. Рябов сказал Салямскому, мол, ее подбросили нам в почтовый ящик.
— Но кто же ее украл? — понюхал находку Аркадий Владимирович. — Странный какой запашок. Будто говном? Вы не находите?
— Скорее аммиаком, — закусил я губу.
— Мазурика мы пока не вычислили… — пробормотал Рябов.
Грянула музыка. Причем в явном антагонизме с буржуйским заведением. Динамик орал на разрыв аорты:
Каховка, Каховка!
Родная винтовка.
За нами — святая земля.
— Обожаю революционные песни! — захлопала в ладошки Елена.
— Мурашки по спине! — подхватила Галина Алексеевна.
— Ты новый корабль изобразил? — хмуро повернулся к Зарубу Салямский.
— Нахожусь в творческом поиске. Чуток сошел с круга.
— Ты давай, брат, возвращайся на круг. Или я тебя сам с него вышибу.
— А где же остальные сотрудники? — попытался я перевести разговор на позитивные рельсы.
— Со мной только избранные, — посуровел Аркадий. Нанизал на серебряную вилку маринованный скользкий рыжик. Пригубил рюмку армянского коньяка. Смачно заел. — Каждую ночь мне непременно снится кораблик в бурном море и белая кобыла выскакивающая из чащи леса. Вот я этот сон и пытаюсь картинами Заруба смазать. Так сказать, клин клином.
— А мы-то думали что-то фрейдистское, — очистил я банан.