Тогда, в восьмидесятых, мы были молодыми и беззаботными. Утром собирались на Грибоедова, в Академии, недолго там фигурировали, потом разбредались, чтобы к обеду снова встретиться в какой-нибудь хинкальной и наконец начать уже переработку разных вкусных блюд и разных вин в это самое.
– А откуда деньги были?
– Кто его знает? Откуда-то! У кого были, тот и платил. А у кого-нибудь всегда были: там подхалтурил, здесь афишу нарисовал. В ЖЭКе стенд оформил, какому-нибудь бездарю диплом сварганил, вагон разгрузил.
– И так – изо дня в день? Не жалея себя?
– Ну да, без всякого сожаления, ни к себе, ни к другим. Кстати, давай выпьем, – и Гоги снова вынул из сумки безналоговый шкалик, и мы сделали по глотку, – вот это и есть наша бригада. Да ты, собственно, сегодня вечером почти всех увидишь. Бригада жива и пребывает в добром здравии.
На этом мой друг распрощался со мной и отправился в объятия Морфея. До Тбилиси еще был час лету.
Мингрельские скачки
В тбилисском аэропорту придраться было не к чему: паспортный контроль занял пару минут, багаж отдали быстро, бесплатный wifi работал вполне сносно. Вдобавок – вереница такси, и никакого харассмента со стороны водителей. Бонусом – солнце сквозь дымку и тепло после московских крещенских морозов.
Мы покидали сумки в багажник и велели везти нас в Betsy’s, гостиницу в Верийском квартале.
Водитель, как и положено таксисту, говорил без остановок и собственное мнение имел по любому политическому поводу: «Мишу» (Саакашвили) лихач проклинал, одновременно восхищаясь результатами его «диктатуры», «этих», то есть нынешнюю власть, в упор не видел, миллиардера Иванишвили презирал за скупость. В общем, ничего неожиданного, обычный таксистский убаюкивающий треп.
Минут через двадцать мы были на месте, спустя еще пять – в номерах, еще через десять – снова на улице, у входа: пора было ехать на переработку разных вкусных блюд и разного вина, бригада не могла ждать. Да и мы, признаться, оголодали и практически засохли от жажды – в самолете, предвкушая настоящее застолье, от кормежки мы отказались, содержимое шкалика давно испарилось, воспоминания о домашнем завтраке – выветрились.
За нами заехал кузен Дима, мы загрузились в его потрепанный лимузин и покатились с холма вниз, на первую домашнюю встречу с уникальной грузинской гастрономией. Вернее, мингрельской: Гоги объявил, что едем мы на давно закрытый от безденежья и отсутствия лошадей ипподром, в заведение, название которого никто толком не знает и которое все просто зовут «мингрельской кухней». «Будем эларджи есть, – добавил Гоги, – и харчо. А еще – вареную козлятину. И, пожалуй, курицу. Еще – купаты. И запивать домашним вином. Антадзе должен привезти. Ну и чачей полировать – она тоже из проверенных Диминых запасов».
А что, план мне понравился, хотя я и не знал еще, что же такое «эларджи», а «харчо» воспринимал исключительно в виде несъедобного общепитовского рисового супа. Ну и шутка горинская вспоминалась про «хочу харчо». Помните? Там официант из сил выбивается, чтобы харчо клиенту не нести. А тот: «Хочу харчо!» И не понимает русского языка, хоть ты тресни, ничего на него не действует – ни рассказ про повара Цугулькова, у которого жена рожает, а сам он – в запое, ни история про баранину, «которую не завезли», ни выдумка про старое и новое меню. И на все у него один ответ: «Хочу харчо». Хотелось ли мне харчо, не знаю. Во всяком случае, причитать «Хочу харчо» я бы не стал, если бы мингрельский Цугульков тоже в запой ушел.
Мы подъехали к темной громаде заслоненного разросшимися деревьями ипподрома, спешились и прошествовали в один из вагончиков. Компании в Грузии не садятся в общий зал ресторана, друзья любят перерабатывать разные вкусные блюда и разные напитки в тесноте похожих на финские парные отдельных апартаментов.
Почти мгновенно принимать заказ к нам в вагончик пришла усатая женщина, и Гоги, взяв руководство процессом на себя, по-грузински стал долго ей что-то перечислять. Дама не перечила. По-русски были добавлены только два слова: «И стаканы», и на этих словах как раз Антадзе – с четырьмя пятилитровыми (у нас в таких «Шишкин лес» таскают) канистрами вина и парой штофов чачи – и ввалился в вагончик. Вовремя, ничего не скажешь!