Говорили, что важный вид, который он на себя напускает, совершенно невыносим; что крайне невежливо быть всегда правым; что умным, конечно, быть хорошо, но не следует заходить в этом слишком далеко, уж лучше родиться глупым. («Как вы все», — подумал принц) В целом, ни у кого не нашлось о нем доброго слова.
Нет, у одной особы все-таки нашлось. Этой особой оказалась как раз та красивая девушка, которая приехала в карете. Не могу и передать вам, как она была хороша: высокая, щеки — как рдеющие румянцем лепестки белой розы, темные волосы, огромные темно-серые глаза и добрейшее в мире личико. Сначала принц заметил, как она мила и добра, а потом уже — как она хороша! Она защищала принца Зазнайо, когда ее партнер начинал злословить о нем. Принца она никогда не видала, поскольку лишь недавно прибыла в Пантуфлию, но утверждала, что чрезмерный ум — его беда, а не вина.
— И потом, подумайте: сколько его заставляли заниматься, когда он учился в школе! Кроме того, — добавило это кроткое создание, — я слыхала, что он очень красив, и очень храбр, и у него доброе сердце. Говорят, он помог одному мальчику из бедной семьи: написал за пего экзаменационные работы, так что тот прошел по всем предметам первым, И теперь он министр образования, хотя не умеет перевести ни строчки с греческого!
Принц покраснел. Он знал, что поступил тогда нечестно. Он без памяти влюбился в юную незнакомку, чего с ним не случалось ни разу, — обычно он твердил: «Женщины так глупы!» А как же иначе: сам-то он был умен до невозможности.
И вот в ту самую минуту, когда принц внезапно влюбился по уши, как какой-нибудь безмозглый офицер, из тех, что танцевали в зале, произошло нечто из ряда вон выходящее! В голове у него — трык! — что-то повернулось, и он сообразил все! Он вдруг поверил в фей и в их подарки, догадался, что шапка на нем — невидимка, сапоги — семимильные, а кошелек — неистощимый. Раньше он про все это читал в исторических книжках, сейчас он в это поверил.
ГЛАВА VII.
Принц влюбляется
Он сообразил все это и расхохотался, до смерти напугав стоявшую рядом старую даму. Ах, как ему захотелось быть в бальном костюме, чтобы пригласить на танец прелестную незнакомку! Но сейчас, покажись он кому на глаза, он был одет скорее для охоты, а вовсе не для бала. Раньше ему это было бы совершенно безразлично, но теперь нет, ему было далеко не все равно.
Но недаром же принц был такой умный. Он задумался на минутку, а затем вышел на улицу и в три шага оказался у себя — в пустынном, холодном, темном дворце. Он высек огонь из огнива, зажег факел и взбежал по винтовой лестнице в башню. Яркий свет факела упал на груду, как выразилась бы королева, «хлама», и принц начал в ней нетерпеливо рыться. А нет ли тут… да, тут имелась еще одна шапочка, красивая, зеленая, с красным пером. Принц стащил с головы шапку-невидимку, надел зеленую и сказал:
— Хочу, чтобы на мне был мой лучший наряд — белый с золотым шитьем — и королевские фамильные бриллианты!
И вмиг он предстал в своем белом с золотом наряде, — ослепительный и несравненный красавец и щеголь!
«А как быть с сапогами?» — подумал принц. Действительно, высокие ездовые семимильные сапоги не годились для бала, и принц был теперь в изящных шелковых башмаках с золотом.
Он сбросил шапочку, выполняющую желания, снова надел шапку-невидимку и сделал три больших шага в сторону Глюкштейна. Но приблизился к нему всего на те же три шага, а семимильные сапоги так и остались стоить рядом.
— Нет, — решил принц, — ни один человек не может быть обут в две пары башмаков одновременно. Это ясно, как дважды два — четыре.
Он опять пошарил вокруг и отыскал небольшой старый и разлохмаченный персидский ковер размером с каминный коврик. Спустившись в свою комнату и взяв в руки дорожную сумку, принц сел на ковер и сказал:
— Хочу очутиться в Глюкштейне.
И в тот же миг он был там. Это был знаменитый ковер, который принц Хуссейн купил в незапамятные времена на рынке в Биснагаре, а феи подарили принцу на крестины.
Подойдя к дому, где продолжался бал, принц спрятал ковер в сумку и оставил ее в гардеробной, получив взамен номерок. Затем он вошел в бальный зал во всем своем блеске (и разумеется, без шапки-невидимки). Все расступились, кланяясь до земли, а оркестр грянул «Марш принца»: