Позже этот вопрос – о мягком и жестком варианте реформ – обсуждался бесчисленное число раз. Критики не уставали обвинять реформаторов – до сих пор обвиняют! – что вот, дескать, были все возможности достаточно безболезненно провести преобразования, а реформаторы до них так и не додумались, выбрали наихудший вариант – вариант “шоковой терапии”. В действительности вопрос, какой вариант выбрать – медленный и постепенный или быстрый и достаточно жесткий, – решался в правительстве не на уровне эмоций и дилетантских импровизаций, а на уровне строгого, трезвого анализа.
К сожалению, жесткий вариант удалось выдерживать недолго. Вскорости в результате почти всеобщего оголтелого сопротивления от него пришлось отступить. “Шоковой терапии”, которую с огромной пользой для реформ удалось осуществить в ряде других стран, выкарабкивавшихся из социализма, в России не получилось…
– Ключевой вопрос, вокруг которого было сломано столько копий, – продолжал президент, – социальная цена реформы. Вспомним, что накануне 1992 года не было недостатка в пессимистических прогнозах относительно реакции населения на либерализацию цен. Конечно, прошел он тяжело, первый этап, но, тем не менее, в основном население, хоть и скрипя зубами, но его выдержало… В целом на первом этапе реформ нам удалось не допустить краха социальной политики… Велось организованное отступление в вопросах социальной защиты. Но самые важные позиции удалось удержать.
Социальная политика, социальная защита… Я уже говорил и еще скажу не однажды – это было самым слабым местом реформ, их ахиллесовой пятой. В первые месяцы работы нового правительства вопросами социальной политики в нем занимался Александр Шохин. Гайдар, которого с Шохиным связывали долгие годы дружбы, аттестует его как “без сомнения, сильного, профессионального специалиста по социальным проблемам экономики, таким, как дифференциация доходов, проблемы бедности”. По оценке Егора Тимуровича, с “непростой и неблагодарной ролью ответственного за социальную политику… в рамках возможного, как мне казалось, он справлялся неплохо”. “Для меня было предельно важно, – вспоминает Гайдар, – что в самые критические месяцы социальное направление прикрывает квалифицированный человек, хорошо понимающий общий замысел, границы возможного”. Естественно, Шохин одним из первых – уже к весне 1992-го – попал под ожесточенную, нахрапистую атаку со стороны депутатов – его отставки они добивались особенно энергично и настойчиво. В начале апреля Шохин попросил Гайдара переместить его на другое направление работы, поскольку, по его словам, “на этом месте ему вряд ли удастся проводить осмысленную политику”. Гайдар согласился, вывел его из-под удара.
Всю тяжесть “социалки” приняла на себя министр соцзащиты населения Элла Памфилова. Как известно, женщина это добрая, совестливая… Симпатичная… Однако вряд ли к ней можно было отнести определение “сильный, профессиональный специалист по социальным проблемам экономики”, особенно если иметь в виду радикально реформируемую экономику – экономику переходного периода.
Впрочем, независимо от того, кто отвечал за социальную политику в правительстве Гайдара и в последующих правительствах, в течение всех этих лет, когда осуществлялись радикальные реформы, вопросы социальной политики, социальной защиты оставались в общем-то на заднем плане. По самым беззащитным, самим обездоленным эти годы проехались как самый тяжелый каток.
Возможно, отчасти дело тут заключается в том, что у реформаторов, которые вынуждены были занять жесткую оборонительную позицию перед напором безумных популистских требований оппозиции, касающихся социальных программ и просто-напросто разрушающих всю финансовую систему, выработалась своего рода идиосинкразия к самому понятию “социальная сфера”. Так что их собственные усилия по поиску не шизофренических, а разумных способов, какими можно было бы облегчить положение людей, оказались недостаточными…
Наконец, дефицит энергичной социальной политики можно было бы попытаться как-то смягчить активной разъяснительной работой. Известно ведь: человеку легче терпеть невзгоды, когда ему толково объясняют, какова их причина и как долго они еще будут длиться. Однако и этого не было. Никто ничего не объяснял. Информационная поддержка реформ была поставлена из рук вон плохо.
Вернемся, однако, к выступлению президента на съезде. Особо остановился он на приватизации: “Устойчивость экономических реформ, формирование их надежной социальной базы… зависят от темпов формирования мощного частного сектора в экономике… Мы совершенно не удовлетворены темпами приватизации”. Не приносит удовлетворения и ее качество. “Нам нужны миллионы собственников, а не сотня миллионеров”, – афористично провозгласил Ельцин.
К сожалению, в дальнейшем, мы знаем, только что возникшая в России рыночная экономика была деформирована и искорежена как раз поперек этой ельцинской декларации. Молодой российский капитализм – воспользуюсь этим классическим термином – стал в значительной степени олигархическим. В момент, когда пишу эти строки, журнал “Форбс в России” опубликовал список ста самых богатых наших соотечественников – той самой “сотни миллионеров”, из которых три с лишним десятка – миллиардеры. Подумалось: вот кому действительно, за небольшими исключениями, сейчас “живется весело, вольготно на Руси”. Что касается простых собственников, то бишь предпринимателей, не миллионеров и не миллиардеров, большинству из них с самого начала пришлось вести тяжелую, изнурительную борьбу за выживание с легионами продажных чиновников, с ордами обычных бандитов. Конца этой борьбе и поныне не видно, прежде всего потому, что неясно, на чьей стороне сама власть…
Впрочем, все это было впереди. Тогда, в апреле 1993-го, голова совсем о другом болела. Как бы сложно, трудно, противоречиво ни шли реформы, каждому здравомыслящему человеку было ясно: назад дороги нет. Не должно быть.
– Главное, что угрожает сегодня России, – сказал президент, – это возврат к недалекому прошлому – псевдореформам времен союзного правительства. Все помнят, что они свелись к бесплодным дискуссиям, к ведомственной борьбе за бюджетные дотации. Мы шли этим путем в течение семи последних лет и в полной мере убедились: такая политика является однозначно деструктивной. Именно она, в конечном счете, разрушила страну.
Ельцин вновь обозначил свою позицию и по вопросу о конституции. Напомнив, что пост российского президента был учрежден III съездом на основе результатов всенародного референдума, что V съезд предоставил президенту дополнительные полномочия, необходимые в условиях нынешней кризисной ситуации, Ельцин резко выступил против стремления оппозиции принизить роль президента, сделать ее формальной и номинальной:
– Попытки пересмотреть эти решения путем внесения поправок в ныне действующую или принятия новой конституции, ориентированной на парламентский тип республики с декоративной президентской властью, считаю, противоречат выбранному народом курсу реформ.
Итоги первых месяцев
7 апреля было-таки предоставлено слово и Гайдару – для короткого, пятнадцатиминутного выступления. За эти считанные минуты он в общем-то успел крупными мазками набросать картину, с чего начинало его правительство, какова ситуация в данный момент и каковы перспективы.
– К тому времени, – сказал Гайдар, – когда V съезд, дав президенту дополнительные полномочия, открыл дорогу к углублению экономических реформ, шесть лет колебаний, нерешительности, компромиссов уже породили настоящий социально-экономический хаос… Все прекрасно понимали, что пришло время расплаты за годы финансовой безответственности, за неплатежеспособность Внешэкономбанка, за разворованные природные ресурсы страны, за разваленные финансы, за неработающий рубль, за пустоту прилавков, за все те социальные демагогические обещания, которые раздавались вволю на протяжении последних лет… Осень 1991 года – это уже крутое падение общественного производства, это быстро останавливающаяся черная металлургия, за которой явно вставала угроза остановки всего машиностроения и строительства. Осень 1991 года – это время глубокого уныния и пессимизма, ожидания голода и холода. Все, кто в этой сложной ситуации решил бы и дальше тратить время на бесконечные и бесплодные дискуссии о безболезненных путях перехода к рынку, стабилизации экономики, ждать создания конкурентно-рыночной среды и формирования эффективной частной собственности, дождался бы паралича производства, гибели российской демократии и самой государственности.