Выбрать главу

Из средневековых писателей автор Хроники, повидимому, знал Сульпиция Севера и папу Григория. Заимствования из Сульпиция находим в I.11, в словах, какими ливы уговаривают Мейнарда остаться с ними (ср. Sulp. Sev. epist. III ad Bassulam)[92]; затем — в характеристике Филиппа рацебургского в XVII.1 (ср. Sulp. Severi opera, Amstelod., 1665, стр. 492, и, может быть, Vita beati Martini, cap. 26 — ibid., стр. 476)[93]; наконец, в тех местах XXIX.9, где Генрих говорит о своем сочинении, уже А. Ганзен[94] видел известное сходство с отдельными выражениями Сульпиция (в Vita b. Martini), хотя, с другой стороны, такое же сходство тут отмечается и с евангелистом Иоанном (1 посл., I.1; еванг. Иоанна, 20.30 и 31; 21.35). Влияние папы Григория, одного из самых распространенных писателей средневековья, замечено Р. Гольтцманном[95] в словах IX.9: sed quia sagitta previsa minus ferit, представляющих парафразу Minus enim jacula feriunt, que previdentur из Greg. Homiliae in Evang., II, 35. Другие места (отдельные выражения) из "Диалогов" Григория можно сближать с характеристикой Мейнарда в 1.2 (Greg. Dial. II, cap. 1; также Dialog. III.3; III.21 и 23)[96].

Еще некоторые отдельные фразы в Хронике признаются заимствованиями. Так, упоминание XII.2 о Сцилле и Харибде уже Грубер и Пабст сопоставляли с вошедшим в пословицу: "Incidit in Scyllam cupiens vitare Charybdim", а это изречение идет от Alexandre is Вальтера ф. Шатильона, составленной между 1178 и 1182 г.[97] Эпитет богоматери в XXV.2: "que maris dicitur stella" Пабст сближал с объяснением имени Maria (Mirjam) в 7 книге Etymologiarum Исидора Севильского: "Maria (Mirjam) illuminatrix sive stella maris". В Арндт видел тут заимствование из Venantii Fortunati carmina (III.5 — MGH, Auct. ant., IV. 1, 1881 г., стр. 385, № IX, где сказано: "Ave, maris stella"), что вероятнее, хотя, конечно, еще не свидетельствует о непосредственном знакомстве Генриха с текстом Венанция, так как могло быть взято из бревиария. Возможно, наконец, что самый характер неточного в дате известия о взятии крестоносцами Дамиэтты (XXIV.7), а также кое-какие черты в нередких у Генриха описаниях осады объясняются знакомством хрониста с некоторыми известиями о пятом крестовом походе, имевшими тогда очень широкое распространение.[98]

Все эти немногочисленные цитаты, аналогии и сходства, до известной степени характеризуют, конечно, литературный обиход Генриха, но главного в стилистической характеристике его объемистого произведения дать не могут, по незначительности их удельного веса в общей композиции.

Главное место здесь принадлежит библии. Заимствования из библии — сравнения, образы, положения, обороты речи и детали композиции постоянно встречаются у Генриха, а отдельные места Хроники целиком (и явно с умыслом) выдержаны в библейском тоне. Возьмем такие примеры, как характеристика Волквина (XIII.2), утешение по поводу гибели убитых курами (XIV.1), описание битвы при Имере (XIV.8), проповедь Алебранда (XVI.4), сравнения о рижской церкви (XXVIII.4), места, где говорится о печали Эстонии (XVIII.5), о следующих друг за другом вестниках (XXIII.9), об изгнании судьи Годескалька (XXV.2) и т. д.; ср. композицию в XV.1, XIX.5, XIX.6, XXIII.2, XXIV.3 и др.

Зависимость от библии столь же естественна для нашего автора, как и для всей его эпохи. Пользовался ли он непосредственно Вульгатой или частью черпал библейские элементы из бревиария, миссала и т.п.[99], в конце концов безразлично, так как библией и ее отражениями полон был круг чтения клирика и в школьные годы и в годы миссионерства, проповедничества, священства. В известной мере, вероятно, у всех грамотных людей XIII в., а у Генриха, разумеется, и в большей мере библия была составной частью личного мировоззрения, ее язык и стиль являлись уже не только предметом подражания, а и собственным языком клирика-литератора. Провести здесь границу между "своим" и "заимствованным" нелегко, да едва ли и нужно.

Сам Генрих называет свой стиль "простым, не высоким" (humili stylo). Его и вообще принято считать таким, а между тем это едва ли основательно. В автохарактеристике Генриха больше "скромности", чем правды. Простота Хроники, во первых, не везде одинакова, во вторых — далеко не безыскусственна и вовсе не элементарна. Если первые главы, небогатые фактами, изложенные несколько сухо и схематично, действительно отличаются простотой и со стороны стиля, то совершенно иначе выглядят последующие.

Чем дальше идет рассказ, чем ближе придвигаются описываемые события к автору, чем непосредственнее его связь с этими событиями, тем изложение становится подробнее, живописнее и литературно-красочнее. Хроника развертывается перед нами, как произведение не наивного, малоопытного в словесности захолустного клирика, рядового миссионера-проповедника. Не только в цитатах и литературных реминисценциях, но во всей манере изложения, местами подчеркнуто-декоративной, наклонной к реторическому пафосу, а кое-где почти художественной, мы чувствуем автора-стилиста, иногда — недурного стилиста и умелого оратора[100].

вернуться

92

Эта же цитата есть и у Арнольда Любекского. Ср. А. Ганзен, о. c., стр. 19.

вернуться

93

Отмечено одним из учеников Л. Арбузова. Ср. Л. Арбузов, о. c., Acta Un. Latv., XV, стр. 337.

вернуться

94

А. Ганзен, о. c., стр. 11. Также Л. Арбузов, 1. с.

вернуться

95

Neues Arch. Bd. XLIII, стр. 368.

вернуться

96

Л. Арбузов, о. с., с. 337-338.

вернуться

97

Buchmann. Geflugelte Worte, 23 Aufl., 1907; H. Christensen. D. Alexander lied W. von Ch. Halle, 1905.

вернуться

98

Л. Арбузов (о. с., стр. 339-341) упоминает Reinerus Leodiensis (MGH, SS, XVI, стр. 677, и Roehricht. Testimonia de quinto bello sacro. Genevae, 1882, стр. 4 — под 1220 г.); Gesta crucigerprum Rhenanensium (Roehricht. Quinti belli sacri scriptores minores. Genevae, 1879, стр. 29-56).

вернуться

99

Как, видимо, думает Л. Арбузов: о. с., стр. 335, прим. К.

вернуться

100

Обращают на себя внимание картинные, полные живописных деталей описания битвы с литовцами в Торейде (IX.3, 4), нападения литовцев на Куббезелэ (XI.5), нападения куров на Ригу (XIV.5), смерти Фредерика из Целлы (XVIII.8), нападения на Ригу эзельцев (XIX.2); замечательный рассказ о трагическом положении епископского флота в эзельской гавани (XIX.5), сообщения об осаде крепости Мезотэн (XXIII.8), о битве у дер. Каретэн (XXIII.9), об осаде Дорпата (XXVIII.5, 6), о ледовом походе на Эзель (XXX.3) и взятии замка Монэ (XXX.4); наконец мелочи, в роде эпизода с головой Ако (Х.8), картины голода в осажденном Оденпэ, где лошади объедали хвосты друг у друга (XX.7) и т. д.

Добавим к этому такие патетические, иногда в своем роде художественные или ораторски убедительные и всегда красноречивые места, как молитва Филиппа рацебургского (XIX.6), характеристика его (ibid.), известие о смерти Сегегарда (XXIII.4), речь-проповедь Алебранда (XVI.4), речь епископа Альберта на Латеранском соборе (XIX.7), рассказ об изгнании датского судьи Годескалька (XXV.2), похвала богородице (ibid.), мысли о мире в Ливонии (XXIX. 1) и т. д.