— И ты тоже? — Катя вдруг ахнула. — С ним?! — шёпотом, почти беззвучно спросила она.
— С ним? — Варя рассмеялась. — Ну ты, право, дитя. Успокойся, нет, не с ним. Но царская семья большая. Милостей на всех хватает.
— Варя...
— Да?
— А говорят... Я слышала, что он... раньше... Даже моя родственница дальняя — Александра Сергеевна Долгорукова... Это правда?
— А тебе как лучше? Чтоб правда? Или чтоб неправда?
— Как это — как лучше?
— Ну чего ты хочешь больше: быть спокойной или, напротив, горячиться ревностью.
— Я не знаю. Я как-то не думала. Ревность? Нет, я боюсь, я не хочу.
— Ну вот и решили, и, значит, не было ничего. Ты единственная. Кроме, конечно... — она многозначительно замолчала.
— Она... Мне сказали, меня назначают её фрейлиной.
— Да? И тебя тоже? Поздравляю.
— Почему тоже?
— Да так, не обращай внимания. Мы же решили — ничего не было.
— Ну ты представляешь, как же я... перед ней...
— Как все. Ещё подружитесь. Обычно все, к кому Государь благоволил... ну, ну... просто слегка флиртовал, вполне невинно, — все они сначала принимались в штыки, а потом становились в очень даже нежных отношениях.
— Как же это может быть?
— Наверное, общность вкусов, Катенька. Ты когда представляешься?
— Послезавтра.
Мария Александровна сидела в глубоком кресле — прямая, не касаясь спинки. Перед ней стояла Катя.
— Присядьте, княжна, — тихим голосом сказала императрица. Катя присела на краешек кресла. — Вы здесь будете жить?
— Если Ваше императорское величество не будет против... Я живу с братом и хотела бы оставаться там.
— Понятно. Отчего же против. К тому же в Зимнем фрейлинские комнаты, по-моему, все заняты. Хотя жизнь в городе не так удобна для вас, особенно в дни вашего дежурства. Ну, да я постараюсь не очень вас обременять. У вас, очевидно, есть ведь и своя жизнь. Вся эта придворная мишура и блеск — всё это проходит, а наше назначение иметь семью, детей... У вас есть жених?
— Нет... Да...
— Кто же он, если не секрет?
— Мы пока... Я обещала никому...
— Да? Даже императрице?
— Простите, Ваше величество, я обещала.
— Что же он так боится огласки? Это неестественно.
— Он... У него обстоятельства... Его родители против.
— Чем же вы им не угодили, милая? Молода, красива, — императрица произнесла это, глядя мимо Кати. — Государь говорил, вы хорошо танцуете. Он в этом знает толк.
— Спасибо, Ваше величество.
— Что же вы меня благодарите, благодарите Государя...
Катя, забившись в угол дивана, плакала. Александр пытался её утешить, но она упорно отворачивалась от него.
— Зачем ты... замом ты хотел этого, — судорожно, толчками, говорила она. — Это так унизительно... Она знает... знает...
— Да что ты, Катенька, поверь, она даже не догадывается.
— Знает, я видела, я чувствовала — как цедила сквозь зубы, как смотрела, словно на какую-то...
— Катюша, родная, ну успокойся, прошу тебя. Ты всё придумала, тебе показалось, — он попытался обнять её.
— Пустите, не трогайте меня, идите обнимайте вашу жену, ваших детей — это ваш долг, мне прямо намекнули, а я... я партнёрша для танцев... — она с новой силой зарыдала.
— Катя, что с тобой? Я тебя не узнаю.
— Ну так узнайте, это тоже я. Не нравится — не надо. Вы же не привыкли, когда кто-то смеет иметь собственные чувства и вам их показывает...
— Ну что ты, ангел мой, за что же ты на меня сердишься, я же хотел как лучше, чтобы ты официально могла бывать при дворе, на балах, ты же знаешь, как я люблю смотреть, когда ты танцуешь.
— Если это вам так нравится, ходите в балет, а я не балерина какая-нибудь. Я живой человек, и когда меня после бала предлагают отвезти домой или назначают свидание, я устала придумывать, почему всё это невозможно. Это вам тоже нравится?
— Но, Катя, ты мне не говорила этого.
— Я вам много чего не говорила.
— И не обращайся ко мне на «вы», ради Бога, что это ты вдруг.
— Ваше величество, — Катя села на диван, вытерла слёзы, — а когда вам разонравится смотреть, как я танцую, что со мной будет?
— Но этого не будет никогда, клянусь тебе.
— А другим, на кого вы любили смотреть, вы тоже клялись в этом?