Он заткнул уши, чтобы не слышать этого, и сидел так скрючившись, пока в комнате вдруг не загорелся свет. X. провёл рукой по лицу — она была мокрой от пота. Он услышал, как хлопнула калитка, скрипнули рессоры коляски, и раздался топот копыт. X. без сил опустился на пол...
В большой комнате, ещё не убранной после ночных бдений, стоял X. — взлохмаченный, небритый. Хозяйка заведения, оглядев его, сказала презрительно:
— Во-первых, мы уже закрылись, а потом... У нас бывают приличные люди, мои девушки не какие-нибудь...
X. молча вынул крупную ассигнацию и засунул её хозяйке в карман платья. Она сказала удивлённо:
— Ах, вот как... Ну разве что... Пойдёмте за мной, — и первая пошла по лестнице на второй этаж.
А потом, когда она приводила в порядок комнату, она услыхала несущиеся сверху крики, шум, стук падающей мебели, и по лестнице почти скатилась голая девушка — растерзанная, с подбитым глазом.
— Он... он... — говорила она, рыдая, — он сумасшедший, он убьёт меня... Он зовёт меня Катей и мучает, и всё не может остановиться... Я не могу больше, он зверь, он не человек...
— Хорошо, — сказала хозяйка, — иди ко мне. — И она пошла на второй этаж.
Два городовых ввели X. в кабинет. Генерал посмотрел на него, на его рваный мундир, небритое лицо.
Он кивнул городовым, и те, козырнув, вышли.
— Как это понимать, поручик? — Голос генерала не скрывал презрения. — Проиграв сильному противнику, берёте реванш над беззащитным? А потом ещё вступаете в драку с представителями власти? Вы знаете, чем это вам грозит, когда их рапорт ляжет на стол его сиятельству. В сочетании с предыдущей конфузией... Вы закрыли себе всю дальнейшую карьеру. Вы понимаете это?
X. молча вынул из кармана Катину брошь. И молча положил её на стол генералу.
Тот даже присвистнул:
— Ах, вот как... Что же вы сразу не сказали... Это меняет дело...
Из подъезда дворца вышел Александр и направился к поджидавшей его коляске. Адъютант откинул полог, Александр собрался уже было усесться, но тут заметил на сиденье белевший в темноте конверт. Он нахмурился, поглядел по сторонам, открыл его. Из него выпала Катина брошь...
Катя, вжавшись в кресло, смотрела, как Александр ходил по комнате, словно бы не обращая на неё внимания. Вдруг он резко остановился напротив неё и, в упор глядя, спросил:
— Так, где ты была вечером второго?
— Второго? Я не помню. Почему второго?
— Потому что в этот вечер ты якобы подарила мою брошь какому-то... — он скомкал письмо и бросил его на стол.
— Я не помню, что было второго.
— Неправда. Мы договорились, что я приеду вечером, а ты не открыла мне. Где ты была?
Катя молчала.
— Катя, это серьёзно, в тот раз ты отговорилась шуткой, но теперь мне не до шуток. Наши отношения становятся предметом шантажа. По твоей милости. То ты говорила, что её потеряла, то она закатилась, то ты забыла её надеть, а теперь вот выясняется — ты её подарила кому-то.
— Саша, неужели ты веришь этой гадости?!
— Я не хочу верить, не хочу. Но ты всё делаешь, чтоб я поверил. Где ты была в тот вечер, когда я приезжал?
Она помолчала, взглянула на него в нерешительности.
— А ты не будешь сердиться?
— Я уже сержусь. Я могу только перестать сердиться, если ты объяснишься.
— Я с Мишей была в ресторане. Цыган слушали.
— Как цыган? Каких цыган?
— Обычных. Которые поют. Это очень модно теперь. И, верно, обронила там. А кто-то нашёл.
— Но как же ты могла уехать, если мы договаривались, что я приеду?
— Ты сказал — может быть. Если сможешь вырваться. А мне было так тоскливо в тот вечер. Я всё время одна, всё чего-то жду. Другие живут, а я жду жизни.
— По-твоему, цыгане — это и есть жизнь?
— А что ж, и они. А что я вижу? Четыре стены, карету, короткие прогулки, иногда бал или театр, и то все смотрят как на прокажённую.
— Катя, но ты же понимаешь, что я и рад бы чаще видеть тебя, но у меня обязанности, долг...
— Да, да, конечно. У тебя обязанности, долг, дела, приёмы, совещания — у тебя всё, а у меня ничего.
— Почему ничего? А наши свидания?