— Сказано хорошо, но жаркое-то будет поганое.
— Ну не жаркое, так копчёные гуси. На верёвке, — поправился Лорис, смешно сморщив нос. — На верёвке будут болтаться, пока не угомонятся. Опять же — нет худа без добра. Сибирь населим. Просветителями в некотором роде.
— От такового просвещения добра не жди, — буркнул Александр. — Остроги, доложили мне, переполнены.
— На этих, Государь, всего хватит — и острогов, и тюрем, и верёвок. Пока не утишатся, — торопливо добавил Лорис.
— Надеюсь на твоё усердие, — с тою же угрюмостью произнёс Александр. Все эти оптимистические заверения он выслушивал неоднократно, и надежда на замирение в империи мало-помалу слабела в нём. Всё чаще и всё настойчивей билась в нём мысль об отречении. Слабость? Неуверенность? Отсутствие решимости? Трусость? Вот чего он более всего опасался — обвинений в слабости, а пуще всего в трусости. Ничего такого в нём не было. Просто он устал, устал от постоянного напряжения, ожидания надвигающейся беды. И это тогда, когда наконец Катя полноправно вошла в его жизнь. Когда его обволокли любовь и тепло семьи, и он снова почувствовал себя мужем и отцом.
Он сказал Лорису:
— Мне и в Царском не будет покою. Более всего опасаюсь за моих малолеток. Вот охрана схватила каких-то подозрительных субъектов, проникших в дворцовый парк. Будто бы на поклонение к местам, связанным с Пушкиным и Карамзиным. В лицей и его окрестности. Чёрт их знает, никому веры нет. Я уж распорядился, чтобы под парами стоял мой поезд. Готовься и ты.
— Давеча воспринял с благодарностию ваше приказание. В Ливадии будет покойно, — Лорис просиял. — Крымская весна прекрасна.
— Да. Отныне я решил как можно ранее выбираться из Петербурга с его гнилым мартом. Надеюсь, Пётр Александрович Валуев сможет и без меня управиться. Да и у тебя, думаю, есть достойные и надёжные помощники. Каков Плеве как директор департамента полиции?
— На месте, Государь, на месте, — поспешил заверить Лорис. — Он только вступил в должность, но уже показал распорядительность и уменье ладить с подчинёнными. Есть у него и нюх на местообитания государственных преступников. Во всяком случае он не даст им спуску.
— Ну вот и хорошо. Стало быть, сможем с лёгким сердцем покинуть столицу.
— До отъезда я надеюсь представить вашему величеству полный проект доклада об участии народного представительства в государственном правлении.
— Да-да, я поручал тебе подумать о возможных формах такого участия.
— Я полагаю, что в России неуместны формы, имеющие быть на Западе, в старых монархиях Европы, — обрадовано подхватил Лорис. — Думаю, что и предлагаемые радетелями старины земский собор или дума тоже непригодны в нынешних условиях.
— Согласен. Это архаизм.
— Вот-вот, Государь, это именно архаизм, и собираюсь предложить новые формы, соответствующие и политической обстановке и реалиям нашего времени.
— Я очень надеюсь на разумный подход, — сказал Александр. — Хотя со всех сторон меня предостерегают от поспешности в этом деле. Даже, как я тебе уж говорил, старый дядюшка Вилли, прослышав каким-то образом о наших конституционных устремлениях, написал собственноручное предостережение. Власть-де должна быть самодержавной и никакой другой, особенно в России. Ему-то хорошо, у него князь Отто Бисмарк держит Германию в железной узде.
— Железная узда для России с её пространствами неуместна, да и просто неосуществима. И без неё мы в состоянии навести в империи порядок, — с горячностью объявил Лорис-Меликов.
— Быть по сему, — усмехнулся Александр.
Лорис понимал: он обязан во что бы то ни стало обнадёжить государя, а потому в своих докладах старался умалчивать о том, что всё более и более беспокоило и озадачивало его. Выяснилось, что в среде террористов действуют вполне респектабельные лица, которых трудно было бы заподозрить в чём-то предосудительном, не будь среди тайных осведомителей департамента полиции людей, искупавших свою вину предательством. Таков был Окладский. Могли бы в полиции заподозрить импозантного барина, жившего совершенно открыто в респектабельных меблированных комнатах на Невском проспекте, адвоката, помощника присяжного поверенного, сына генерала и внука адмирала Михаила Николаевича Тригони в том, что он один из главарей террористов, если бы не Окладский. Предатель выдал многих, но, к сожалению, он и не знал многого.