Тригони был захвачен на квартире вместе со своим давним дружком, соучеником по Керченской гимназии Желябовым. Это был знатный улов. Но ведь сей дворянин и помещик обитал в Крыму, там находилось его родовое гнездо. Оттуда, между прочим, явился в Петербург и другой крымчанин — Клеточников. Всё это могло бы обеспокоить государя, если бы Лорис упомянул о них в своём докладе. Так что и Ливадия могла примануть окаянных злоумышленников.
Пока же Лорис приказал удвоить бдительность в столице. Он в своё время затвердил немало афоризмов пресловутого Козьмы Пруткова. В том числе такой наставительный: «Бди!». И даже рекомендовал вывесить его на видном месте в местах сыскных отделений полиции и жандармерии.
Ему, например, не внушал доверия содержатель склада русских сыров в доме Менгдена на Малой Садовой Евдоким Ермолаев сын Кобозев. Ручательства пристава, дворника и домовладельца, равно и полицейских чинов, производивших досмотр помещений, его не убеждали. По Малой Садовой обычно ездил государь, направляясь в Михайловский манеж, и эта улица с её домовладениями подлежала наивнимательнейшему контролю. Поэтому Лорис предписал инженерному генерал-майору Мравинскому вместе с опытными чинами полиции строжайшим манером обследовать сей склад, не оставив без внимания ни одного уголка. У инженера, да ещё и генерала, должен быть острый глаз и тонкий нюх, он заметит то, что пройдёт мимо внимания полицейских чинов — был убеждён Лорис.
При докладах государю он обычно утыкался в памятную бумажку, где было означено то, что следует не упустить, сегодня же он несколько раз отрывался от неё. И был поражён — бросилось в глаза с какой-то неожиданной остротой и рельефностью, — переменою в облике. Перед ним был сутулый старик с потухшими глазами, бесконечно усталый...
«Шестьдесят три года, разумеется, не тот возраст, когда непременно обозначают его обладателя словом старик, — думал Лорис. — Не крайность, а скорей всё-таки поздняя зрелость. Странно, что мне это прежде не бросалось в глаза. Не износился ли он на чересчур приманчивом брачном ложе? Я всего на семь лет моложе, а седина меня почти не затронула... И эти морщины, и эта обвислая кожа...»
На мгновенье ему стало жаль императора. Александр был добр к нему и полностью доверял и доверялся. Он вообще был добр по натуре — в этом сходились все. Если бы не фанатики и маньяки, устроившие охоту на него, Александр сделал бы много доброго России и её народу. Он хотел этого, Лорис не раз замечал: глаза государя наполнялись слезами при известии об очередной жертве — будь то жертва террористов либо казнь одного из них. Они всеми силами стремились ожесточить императора и саму власть. Будто это могло побудить её пойти на уступки. Напротив: власть оказывала сопротивление злодейским акциям и отпор её неминуемо крепнул.
«Они не знают, каков наследник престола, — с горечью размышлял Лорис. — Когда он придёт к власти, им станет совсем худо. Его наставники растравляют в нём злобность и непримиримость к любому инакомыслию. Никакого послабления врагам престола и православия, вешать и стрелять их без всякой пощады как бешеных собак...»
Лорис призывал к умеренности, он хотел согласия. Но нигилисты-социалисты не доверяли его призывам к примирению, они усматривали в них коварный ход с целью выловить всех и сослать в Сибирь. Там было достаточно просторно. Тамошние морозы и суровый климат могли заморозить и охоту бунтовать... А каторжный труд в рудниках и вовсе укротить самый буйный нрав.
Надо бы вновь напомнить Екатерине Михайловне об осторожности. Государю хотя бы временно не следует ездить на развод в Михайловский манеж. Вот он, генерал-адъютант Лорис-Меликов, прошедший огонь, трубы и чёртовы зубы, покоритель неприступного Карса, победитель крамолы и чумы, самый боевой и испытанный генерал среди приближённых Александра, несмотря на все предпринятые меры к предотвращению террористических актов, сам блюдёт предосторожность. Что же говорить об императоре...
В Крым, в Ливадию злодеи не сунутся, — Лорис был убеждён в этом. Вряд ли государь захочет отправиться в другое своё надёжное убежище — в прусский Эмс, куда он уже не раз уединялся со своей возлюбленной и где пользовался лечебными источниками с именитыми названиями вроде Вильхельмсквелле, Фюрстенбруннен либо Кессельбруннен. С другой же стороны, глядя на измождённого, истрёпанного старца, Лорис подумал, что лучше бы ему отправиться именно в Эмс, на лечение. Тож насиженное место...
Размышляя так, он отправился в свою резиденцию у Цепного моста, внушавшую меньше трепета, нежели прежде, после упразднения Третьего отделения его величества канцелярии. Он был горд — заслуга упразднения принадлежала всецело ему. Равно и отставка Митьки Толстого, ненавидимого всеми. И отдал распоряжение насчёт тщательного обследования склада русских сыров и иных заведений на Малой Садовой.