— То я обойдусь без вас, — перебила его Катя. — И прошу вас никогда больше не приближаться ко мне и не вынуждать меня обращаться к помощи тех, кто сможет меня от этого наверняка уберечь.
— Вы мне грозите?
— Я вас предупреждаю.
— Ну что ж... Тогда и я предупреждаю вас: мы всё равно ещё увидимся. Но если обстоятельства, при которых это произойдёт, вам покажутся ужасными, пеняйте только на себя — я хотел иного...
Варя ворвалась в комнату Кати — возбуждённая, помолодевшая.
— Ну, слава Богу, всё решилось.
— Что решилось?
— С концессией. Пусть будет фон Мекк, нам теперь всё равно.
— Что так?
— Он нам даёт те же условия, что и Ефимович — полтора миллиона и акции. Так что можешь ни о чём не просить Государя.
— Но он уже переиграл всё.
— Ну и что? Мы-то в выигрыше в любом случае.
— Но как же так? Я же просила его, унижалась. Да и ему отменить своё прежнее решение...
— Господи, что за нежности. Он же император, что ему стоит сделать такой пустяк.
— Ты неверно судишь о нём. Любому чиновнику нарушить правила — это одно, а Государю...
— Знаешь, дорогая моя, что я тебе скажу. Если ты будешь так понимать своё положение, что ещё и жалеть станешь не себя, а его, ты знаешь, что с тобой будет? Вон пойди погляди на всех этих фрейлин, из бывших «умилений». Без семьи, без детей, без средств к самостоятельному существованию — на казённой милости. Выгони их завтра из Зимнего — куда они денутся, кому нужны? Этого ты себе хочешь? Доживать век в воспоминаниях?
— Александр Николаевич очень добр ко мне и щедр.
— Да, да, слышала. И вижу. Но он на тридцать лет старше, милая, ты это понимаешь? Хорошо, что Господь дал ему счастье быть здоровым до его лет. Но он не вечен. Романовы вообще долго не живут.
— Я не хочу вообще об этом думать, зачем ты?
— Затем, что я люблю тебя и не хочу, чтоб ты повторила судьбу многих.
— У меня своя судьба.
— Особая?
— Особая.
— Ну хорошо бы так. А коли нет?
— Ну, значит, такова Божья воля.
— Ты поговорку знаешь: на Бога надейся...
— Ну, а ты-то сама, что ж ты оплошала?
— Потому что тоже дура была, тоже думала, что всё это вечно и что у меня особая судьба. Вот и додумалась — в приживалках у другой такой дуры хожу.
— Варя, как ты можешь! Ты как сестра мне. Маша даже ревнует, говорит, я с тобой ближе, чем с ней. И верно — разве она знает обо мне всё, что ты знаешь? И не смей говорить так никогда. И думать даже так не смей. Обещаешь?
— Ладно, ладно.
— Нет, обещаешь?
— Ну, хорошо — обняла Варя её, — обещаю. Я хотела сказать тебе, — она шёпотом произнесла это в самое ухо, — ты не будешь против, если я сегодня вечером уйду?
— Нет, конечно, — Катя отстранилась и посмотрела на неё. — А куда, если не секрет?
— А если секрет?
— Да? Ой, Варя, я так рада за тебя. А то мне даже неловко было. Я тут... — она смущённо улыбнулась, — а ты всё одна, да одна. А кто он? Из наших? Или иностранец?
— Наш, наш.
— А кто такой?
— Да сама ещё не поняла.
— Ну ладно, дай Бог тебе. А в чём ты пойдёшь? Возьми моё новое платье. Он тогда положительно не устоит.
Варя торопилась, шла по парку к видневшейся вдали гостинице. Навстречу ей проехала карета. Вдруг она остановилась, и Варя услышал голос Александра: «Катя!» Она обернулась — из кареты вышел Государь.
— Ах, это вы, Варвара Игнатьевна... Я обознался, думал Катя. Платье, похоже.
— Ах, да, да... я заказала себе такое же.
— На прогулку?
— Да, Ваше величество.
— Ну что ж, желаю приятно провести время.
И карета уехала.
Варя сидела на постели около Кати. Та была со сна, но, видя, что Варе необходимо выговориться, пыталась прогнать сон.
— ...Он такой странный, — шёпотом почему-то говорила Варя. — Представляешь, не позволил снять платье. Не могла же я сказать, что оно не моё. Ты не сердись, я завтра поглажу, будет как новое.
— Ну и что, Саша тоже иногда...
— Их разве угадаешь. Одному темноту подавай, другому — чтоб все свечи горели.