— Вы только вернулись, Государь. Отдохнёте пройдёт. Вы же теперь среди близких.
— Да, да. Кстати, вот что... Кто живёт надо мной?
— На третьем этаже? — удивился Адлерберг. — Фрейлины Её высочества.
— Пересели их куда-нибудь. И сделай там такие же, как здесь, три комнаты. И поставь между нами подъёмную машину. Чтобы сразу из моих покоев, минуя лестницу... Понимаешь?
— Да, Ваше величество.
— Мебель... Мебель всю убери, там будет другая, не дворцовая. Сделай это быстро, к новому году.
— Я не спрашиваю Ваше величество, кто там будет жить...
— И правильно делаешь. Чем меньше ты будешь знать от меня, тем лучше для твоего реноме, а следовательно, и для нашей дружбы.
— Но вовсе скрыть это будет невозможно, Государь, — кухня, прислуга, охрана...
— Но ты всегда сможешь сказать, что я с тобой это не обсуждал, и не покривить при этом душой.
— Хорошо, Государь. Должен ли я тем не менее помочь переехать тем, кто там станет жить?
— Нет, Саша, хотя и благодарю за предложение. Об этом позаботится Рылеев.
Катя закрыла дверь в детскую, и они с Александром остались в спальне одни.
— А что, ты действительно прямо подо мной? — Катя постучала ногой в пол. — Он кивнул. — Прямо-прямо? — Он снова кивнул. — И такое же расположение комнат?
— Да. Тут библиотека. А под той комнатой — кабинет.
— Библиотека? Это где ты принимаешь своих министров? — Он кивнул. — Значит, утром, когда я ещё сплю, вы подо мной будете решать ваши государственные дела? — Он кивнул. Она попрыгала на новой кровати, словно бы проверяя её пружины. — А эта машина — подъёмная, — она тихо работает? — Он состроил гримасу. — Значит, я буду слышать, когда ты поднимаешься ко мне? — Он пожал плечами. — Ты сегодня совсем молчун. Ты плохо себя чувствуешь? — Он снова пожал плечами. — Саша, тебе надо показаться врачам. Прикажи позвать Боткина. Обещаешь? Завтра же. Варя вчера говорила, что она слышала, как в обществе обсуждают, что у тебя кольца на пальцах не держатся — так ты похудел.
Александр подвигал перстень на пальце — он и впрямь легко соскочил.
— Бедный мой Сашенька, как сразу всё плохое становится предметом пересудов. Что за страна, где даже Государь не защищён от сплетен. Иди ко мне, мой дорогой. — Катя обняла его. — Одно счастье, что теперь ты рядом, не надо ездить друг к другу. Только на этой машине. Ты сможешь теперь каждый вечер говорить мне и детям спокойной ночи. И нам действительно будет спокойно — рядом с нами, прямо под нами. И ночью сможешь приходить ко мне, да? Сможешь?
Александр, сидя на кровати, медленно одевался. Он тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха. Катя пододвинулась к нему сзади, обняла.
— Ну глупенький, что ты переживаешь. Ну мало ли как бывает. Ты устал, издёргался. На тебя столько навалилось всего — и эта война ужасная, и этот ужасный мир, и неблагодарность твоих подданных... Что ж удивительного, что... Ты успокоишься, отдохнёшь, и всё у нас будет хорошо, как раньше. Ты только не думай об этом... — она потёрлась щекой о его затылок.
— Я всегда боялся этого дня, — глухо сказал он. — Когда первый раз такое случится...
— Глупенький, да выкини ты это из головы, ну что за беда, ну нездоров ты, сколько раз я не могла быть с тобой...
— Что ты сравниваешь.
— Я уверена, в следующий раз всё будет как всегда. Только ты не торопи себя, я буду ждать сколько нужно. Я уверена, и Боткин так скажет — это временно, это реакция на всё, что ты пережил.
— И всё, оказывается, впустую.
— Ну как впустую, Сашенька?
— Всё равно все недовольны — и простой народ, и дворянство, и купцы. Что ни донесение, так крамола и бунт. Нигилисты как грибы после дождя множатся. И во всём виноват один я...
— Ты? Да кто ж так может думать? Ты, который рабам дал свободу, даровал суд присяжных, отменил рекрутов и телесные наказания... Да кто ещё из царей столько сделал? Да все остальные Романовы столько вместе не сделали для народа, сколько ты один! И они ещё недовольны? Кто столько сил потратил, чтоб избежать турецкой войны? Кто выиграл её и избежал новой — с Англией? И они ещё недовольны? Им бы деспота на трон, да чтоб с кнутом, и чтоб снова — строгую цензуру и чуть что — в Сибирь каждого, вот тогда они были бы вполне довольны... Не стоят они, Саша, твоих страданий и того, что ты для них сделал.
— Я не для них. Я для их детей. Да и для своих. Нас все в Азию тянут, прикрываясь словами об особом нашем пути. А мы оттуда только-только выбираться стали. Я хотел, чтоб мы были великой державой. Чтоб нас не боялись, а уважали. Ну да видно и впрямь: о наших делах не нам судить, для того Господь есть и потомки. Вот только страдаем от несправедливости мы сами. Главное, что они все могут мне сказать больше того, что я сам себе говорю. Я раньше них знаю все свои ошибки и слабости, и, может, ещё достанет сил и времени доделать то, что хотел. Но главное я сделал. И, кроме того, ещё и встретил тебя. Я ведь не только Государь, я ещё и просто человек, и моя обязанность как человека — любить и быть счастливым. И только встретив тебя, я смог её исполнить, и теперь могу сказать: сколько бы мне ни осталось жить, я уже испытал это — и любовь, и счастье. Можно лишь добавить его, но уже нельзя отнять. — Он поднялся. — Жаль, что сегодня я не смог это тебе доказать...