— Живёшь, и славно, как мне рассказывают.
— Это не жизнь, это торопливое существование, это как листание книги в поисках нужной строки... Я перелистываю дни, ночи, чтобы дожить — не до дня даже, до мига, когда я увижу тебя. Раньше я хоть видел, как ты ехала сюда, как шла к подъезду, а теперь ты и этого меня лишила. И я должен стоять на набережной и смотреть на окна и гадать, какое твоё, и ревность к теням, которые там мелькают... Это ты называешь жизнью?
— Зачем же ты Варю впутываешь в эту свою жизнь?
— Она сама в неё впуталась. А потом, она часть твоей жизни. Я хоть так узнаю, что с тобой, где ты... Может, это нечестно по отношению к ней, но её устраивает то, что есть, а коль человек не знает большего, так он и меньшим довольствуется.
— Ты подл. Ты ко всем подл. Ко мне, к ней...
— К тебе? В чём неё моя подлость? Что полюбил тебя против своей же воли, что не могу выгнать тебя из своей жизни? Что не могу приблизиться к твоей жизни, и потому приходится идти на такие вот крайности? Что вижу тебя во всех женщинах, но не в одной не узнаю? Что живу раздвоенной жизнью — в реальной без тебя и в мысленной с тобой? Что не думаю о карьере, что потерял друзей, что вынужден скрываться как беглый каторжник, жить под чужим паспортом, под чужим даже обликом — в этом моя подлость? Так она к тебе разве? Уж скорее к себе самому. А к себе подлым быть — это право каждого, кто ж мне запретит. Ты одна могла бы, — да что запретить, всю жизнь мою повернуть могла бы, да ты предпочитаешь губить её — вместе со своей.
— Тише, дети спят.
— А детей на что ты обрекаешь? Сызмала остаться без отца?
— Замолчи.
— Он же старик. Что за роль он тебе готовит — молодой вдовы с незаконнорождёнными детьми... От которых все отшатнутся, как только его не станет...
Она вдруг усмехнулась криво:
— Отчего же все? Может, и не все...
— A-а... Так вот ты для чего меня держишь?
— Я — держу?
— Держишь, держишь... Вот так, — он сжал кулак. — Может, сама не сознавая. Но разве мне легче от этого?
— Так уйди, я держать не стану.
— Я бы рад — отпусти.
— Как отпустить?
— Как отпустить? Приблизь сперва. И дай увидеть тебя, дай понять, что ты такая же как все, может, даже хуже, наверное хуже. Дай разочароваться — как в других, перестань притворяться загадкой — и сразу отпустит, как всегда отпускало... — Он медленно приблизился к ней, положил ей руки на плечи. — И тогда не я тебя, а ты будешь искать меня, ты будешь писать мне письма, ты будешь выспрашивать Варю обо мне, делая вид, что тебе это как бы безразлично, ты будешь идти на безрассудства, ты будешь обманывать своего старика, говоря, что сегодня не можешь пустить его к себе, потому что у тебя голова болит, а не потому, что в голове у тебя совсем иные видения... — Говоря это, он медленно спускал с её плеч пеньюар. Она сидела в оцепенении, не шевелясь, смотря в зеркало на себя и него, словно это не она и он были, а какие-то чужие люди. И когда он уже был близок к цели, в другой комнате скрипнула дверь и голос Александра позвал: «Катя...»
Она вздрогнула, испугавшись в первое мгновение, но потом очень хладнокровно показала X. на дверь в детскую.
Не успел он скрыться за ней, как вошёл Александр в халате.
— Ты не спишь? Я слышал шаги, решил зайти, ещё раз сказать спокойной ночи.
— Это Варя заходила, принесла письмо от Маши.
— Как она? Пришла немного в себя?
— Ну как можно так скоро прийти в себя, потеряв мужа? — Катя поднялась, поправила пеньюар на плечах, поцеловала его в щёку. — Спокойной ночи. Спасибо, что ещё раз зашёл.
— Может, я останусь ненадолго? — сказал он нерешительно и притянул её к себе.
— Нет, нет, Саша, не сегодня. У меня голова болит. Да и дети плохо спят, всё время просыпаются.
— Что так?
— Не знаю. Может, мы с Варей разговаривали — разгуляли их. Иди, мой дорогой, до завтра.
— Ну как скажешь. — Он не скрывал своего недовольства. — А я слышу твои шаги и всё гадаю — куда ты прошла, что сделала.
— Ты знаешь, — сказала Катя, провожая его к двери, — я тоже об этом думаю, только наоборот. Мне кажется, что я хожу прямо по тебе и всё боюсь, как бы не наступить на тебя...
Он засмеялся, поцеловал её и вышел.
Когда за ним закрылась дверь, Катя долго стояла, прислонившись к ней, сразу став измученной и некрасивой.
Из детской вышел X., тихо прикрыл за собой дверь и тоже прислонился к ней. Так они и стояли друг против друга некоторое время. Потом она тихо, одними губами сказала: