Неужели сон никогда не кончится? Он попытался взять его под контроль, обернуть нарастающий поток прибывающих муравьев в струю холодной чистой воды, но не смог, ничего не изменилось, и он вновь соскользнул в кошмар, продолжая устало ползти по песку.
И постепенно начал сознавать, что уже не спит.
Не было границы между сном и пробуждением — только внезапное и полное понимание, что глаза его открыты. И два сознания (спящего наблюдателя и страдающего Деккерета) слились в одно. Но тем не менее, он находился в пустыне под страшным полуденным солнцем. И он был наг. Кожу чувствительно саднили царапины и волдыри. И были муравьи. Крошечные насекомые действительно карабкались по его ногам, поднимаясь до колен, вцеплялись в кожу. Сбитый с толку, подумал, что наверное метался во сне, но сразу отказался от этой мысли: не мог же спящий уйти так далеко в пустыню. Он встал, стряхнул муравьев, посмотрел в сторону лагеря.
И не увидел его. Значит, действительно, бродил во сне голый по обжигающей наковальне пустыни и заблудился. Это все еще сон, подумал он с яростью, и сейчас я проснусь в тени флотера Баржазида! Но пробуждения не произошло. Теперь Деккерет понял, как погибали люди в Пустыне Украденных Снов.
— Баржазид!— закричал он.— Баржазид!
Крик эхом отдался в донах. Он закричал снова, потом второй раз, третий, но слышал лишь дрожащий собственный голос, оставшийся без ответа. Сколько он мог продержаться? Час? Два? Без воды, укрытия от солнца. Даже без одежды. На непокрытую голову изливал свой жар огромный пылающий глаз в небе. Стояла самая жаркая пора дня. Окружающий пейзаж повсюду выглядел одинаково — плоская мелкая чаша, выбитая жаркими ветрами. Он пошел было по своим следам, но следы оборвались через несколько ярдов — дальше начиналась твердая скалистая поверхность. Лагерь мог находиться где угодно, скрытый возвышавшимися барханами. Он еще раз позвал на помощь, и опять не услышал ничего, кроме эха. Возможно, если бы ему удалось подыскать подходящий бархан, он мог бы успеть закопаться по шею и продержаться до тех пор, пока не спадет жара, а в темноте попытаться отыскать лагерь по костру. Но таких барханов он не видел. Как бы поступил в таком положении Властитель Стиамот, подумал он, или Властитель Тимин, или один из великих воинов прошлого? И что мог сделать он сам? Просто умереть? Глупо. Он все поворачивался, исследуя горизонт. Ни одной путеводной нити, ни единого намека, куда пойти. Передернув плечами, он опустился на землю в месте, где не было муравьев. Не было и слоя песка, зарывшись в который мог бы попытаться спастись. Не было и силы духа, которая, несмотря ни на что, помогла бы выжить. Он утратил себя во сне и умрет, как и предсказывала Колатор Ласгия. Единственное, что у него осталось,— это характер: он умрет без слез, гнева и стенаний. Может быть, на это уйдет час, может быть, меньше. Но это очень важно — умереть с честью.
И он стал ожидать смерти.
Но вместо нее пришел — через десять минут, полчаса, час, он не знал — Серифэм Рэйнэйлион. Урун, как мираж, появился с востока, медленно, с трудом направляясь к Деккерету, нагруженный двумя флягами воды. Подойдя ярдов на сто, он помахал двумя щупальцами и окликнул:
— Вы живы?
— Более или менее. Вы настоящий?
— Самый настоящий. Мы вас полдня ищем.— Резинистое щупальце маленького существа порывисто сунуло в руки Деккерету флягу с водой.— Держите. Глотните-ка, только немного. НЕМНОГО! Вы слишком измождены и захлебнетесь, если пить с жадностью.