Урун подал Деккерету чашу с каким-то освежающим густым бледно-зеленым напитком, и он осушил ее одним глотком.
— Вставайте,— сказал урун.— Пора ехать.
Пустыня снова изменилась, сделавшись темно-красной и грубой. Очевидно, здесь случались гигантские землетрясения. Почва была перемешана с колоссальными плитами каменистого ложа, которые громоздились друг на друга под самыми невероятными углами. Через эту зону хаоса вел только один путь — широкое русло давно высохшей реки, чье песчаное ложе петляло долгим и приметным изгибом между разломанных и растрескавшихся скал. В небе повисла полная луна, и свет ее по яркости почти не уступал дневному. Пейзаж не менялся и после того, как флотер одолел несколько миль, казалось, будто машина застыла на одном месте. Деккерет повернулся к Баржазиду:
— Сколько нам еще добираться до пастбищ?
— Пустыню от них отделяет ущелье. Оно вон там.— Баржазид указал на юго-восток, где терялось высохшее речное русло меж двух скалистых пиков, торчавших из земли, словно кинжалы.— За Маннеракским ущельем климат совершенно иной. К дальней стороне горного кряжа по ночам подкатываются морские туманы с запада, и земля там зеленая, вполне пригодная для выпасов. Утром мы доберемся до ущелья, через день пройдем его, а к Дню Моря вы будете отдыхать в Цузун-Каре.
— А вы?— поинтересовался Деккерет.
— У нас с сыном есть еще кое-какие дела. Мы вернемся за вами позже. Сколько вам надо,— три дня, пять?
— Пяти дней вполне достаточно.
— Хорошо. А потом поедем обратно.
— Этим же путем?
— Другого нет,— ответил Баржазид.— Вам, наверное, уже объяснили в Толигае, что остальные дороги к пастбищам закрыты. Боитесь? Из-за снов? Но если вы не станете бродить по пустыне, вам нечего опасаться.
Замечание выглядело разумным. Он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы пережить поездку, но вчерашний сон оказался слишком мучительным, и он без особой радости ждал следующего.
Когда они на другое утро разбили лагерь, Деккерет ждал в тревоге. В первый час отдыха он заставлял себя не спать, вслушиваясь в потрескивание скал, накалявшихся полуденным солнцем, до тех пор, пока усталость не окутала сознание темным облаком.
И едва сон охватил его, он понял, что это только начало, ведущее к чему-то еще более страшному.
Сначала пришла боль — ноющая, острая боль, затем, без какого-либо намека на переход, взрыв ослепительного света в голове заставил его закричать и стиснуть виски. Но похожий на агонию спазм быстро прошел, и он ощутил мягкое присутствие Колатор Ласгии, успокаивающей его и баюкающей на своей груди. Она качала его, что-то бормоча, и утешала до тех пор, пока он не открыл глаза и не сел, оглядываясь по сторонам. И увидел, что он не в пустыне, и вообще не в Сувраеле. Вместе с Колатор Ласгией они находились на какой-то прохладной поляне в лесу, где гигантские, деревья с абсолютно прямыми стволами, покрытыми желтой корой, поднимались на непостижимую высоту, и быстрый поток, усеивая все вокруг брызгами, метался и ревел почти под ногами. За потоком земля резко опускалась, открывая долину, и в дальнем ее конце высилась огромная, серая с белым зубцом снежной вершины гора, в которой Деккерет мгновенно узнал один из девяти больших пиков Канторских Болот.
«Нет,— пробормотал он,— я не хочу!»
Колатор Ласгия засмеялась, и звенящий ее смех показался ему зловещим, похожим на звуки пустыни в сумерках.
«Но это сон, милый друг, и тебе придется принять его».
«Ладно, но я не хочу возвращаться в Болота Кантора. Посмотри, как все изменилось! Мы на Зимре, неподалеку от излучины реки. Видишь? Видишь? Ни-моя сверкает перед нами».
Он действительно видел огромный город, белый на фоне зеленых холмов. Но Колатор Ласгия покачала головой.
«Это не город, любовь моя. Это только северный лес. Чувствуешь ветер? Прислушайся к песне потока. Сюда, стань на колени, зачерпни падающих на землю игл. Ни-моя далеко, и мы здесь на охоте».
«Прошу тебя, давай побудем в Ни-мое».
«В другой раз»,— ответила Колатор Ласгия.
И он не смог переубедить ее. Магические башни Ни-мои задрожали, сделались прозрачными, исчезли, остались деревья с желтой корой, прохладный ветерок, звуки леса. Деккерет вздрогнул. Он был пленником своего сна и не мог сбежать.