Гордость земной живописи выглядела несколько странновато: на квадратном белом холсте красовался равносторонний треугольник черного цвета. И все, то есть, больше ничего. Ларсон кашлянул. Вокруг цокали языками тонкие ценители искусства.
— Итак, господа, — рядом с картиной возник лысый человечек с вдумчивыми глазами настоящего критика, — перед вами знаменитая картина Мазюкевича "Черный треугольник". Взгляните, это настоящий шедевр, достижение земной культуры… Да! Этот белый фон, такой девственно белый, такой чистый, похожий на воплощение доброго и светлого начал! Как символично! А черный треугольник?! Такой непостижимо черный, словно черная дыра в бездонном космическом пространстве, словно всепоглощающее воплощение вселенского, так сказать, мироздания! Как тонко художник выбрал цвет, именно черный… Такие озарения посещают лишь истинных гениев. Не отводите глаз! На эту картину можно смотреть часами и находить все новые и новые откровения. Боже, просто содрогаешься от этой картины: белый фон, а на нем, словно злой рок, застыл черный зловещий треугольник. Я заканчиваю, господа. Не буду мешать любоваться вечным творением.
— Вам нравится? — шепнул Ларсон Лере.
— А вам?
— Не очень, — признался Ларсон.
— Почему? — повернулась Тойя.
— Почему? — Ларсон потер ногу. — Мне… мне кажется, зто просто кусок холста с намалеванным чёрным треугольником. Просто треугольник. Возможно, я просто ничего не смыслю живописи.
— Нет, сержант, — тепло улыбнулась Тойя, — вы все понимаете. Идемте. Пусть они восхищаются.
— Тем более, это модно, — добавила Лера.
— Модно? — не понял Ларсон.
— Ну да. Неважно, нравится тебе или нет, главное, что это в моде. Сейчас ведь красотой является не то, что действительно красиво, а то, что СЧИТАЕТСЯ красивым. И некому выкрикнуть, что король-то голый!
— В самом деле? — Ларсон оперся о трость. — Можно, я отдохну немного?
— Ох, извините! — спохватилась Тойя. — Лера, подай сержанту руку.
Вся компания уселась на скамеечку в следующем зале, увешанном несколькими картинами, вокруг которых стояло всего несколько посетителей, а в углу зевал единственный охранник.
— Ван Гог! — просиял Ларсон.
— Вам нравится? — с уважением спросила Лера.
— Какая красота, — продолжал Ларсон, поднимаясь, — я должен посмотреть поближе.
Ларсон не ограничился Ван Гогом. Боль в ноге волшебным образом исчезла, и сержант в течение двух часов осматривал творения Рубенса, Тициана, Дали, Рембрандта и многих других. Ему казалось, он попал в некое иное измерение, другой мир, настоящий и живой, полный удивительной красоты и истинной жизни.
Топая словно стадо слонов, промчалась мимо очередная толпа со счастливыми лицами. Оказалось, что это поклонники таланта Мэрион Александриной, спешащие на встречу с любимым автором. Тойя, Лера и Ларсон решили отправиться следом и вскоре, опять же благодаря удостоверениям, очутились у стола, за которым, почти скрытая горами книг, восседала сама Мэрион Александрина. На вид знаменитой писательнице было лет сорок, или, как сказали бы классики, она пребывала в "последнем приступе молодости". Подперев голову ладонью, Александрина флегматично взирала на поклонников, вернее поклонниц, потому что большинство в толпе фанатов составляли располневшие от постоянных измен мужей женщины среднего возраста. На носу Александриной сидели огромные очки, несомненно, красивые с ее точки зрения, толстые губы, пухлость которых оттенял маскировочный контур, и слегка волнистые волосы, собранные в пучок. За толстыми стеклами гигантских очков скрывались несколько пустоватые рыбьи глаза, в которые Александрина все же старалась вложить какой-то смысл.
Пять минут спустя, получив сигнал от менеджера, Александрина заговорила, рассказывая о своем творчестве. Упитанные поклонницы обратились в слух.
— …когда я пишу, — бесцветно-самоуверенным голосом вещала Александрина, — мне никто не должен мешать, даже муж. Он в это время или на работе, или на кухне, готовит ужин…
— Ваш муж готовит?! — завистливо-благожелательным фальцетом переспросила какая-то особенно пышная читательница.