-- Надо, надо проучить. Пусть знают, как на людей беду напускать. А что такого? Подумаешь, дверь заколотили. Если у Нинки руки не из жопы растут, справится. Или в своё ЖУ позвонит. У кого нынче мобильника нет?
Сон не избавил от желания излить кому-нибудь душу, и она промаялась до утра, придумывая варианты своих действий, если бы заколоченной оказалась её собственная дверь.
Утром из открытого окна безбалконной квартиры послышались крики:
-- Люди! На работу надо! И в доме хлеба нет!
Но люди заспешили по делам, ребятишки отправились в садик и школу. Ясное солнышко огладило двор почти летними лучами, хорошее настроение вновь вернулось ко всем жильцам.
Баба Люда почему-то не вышла на прогулку. Она всё не спускала глаз со старой иконки и молилась тёмному от времени лику:
-- Господи! Правое дело, Господи! Благослови!
Но что-то не заладилось, и Господь не даровал привычное успокоение и прилив сил. Так, за компанию маньяческому семейству, бабка сама стала затворницей. Благо что квартира пенсионерки ломилась от запасов продуктов и всего, что может понадобиться человеку при изоляции.
Днём снова послышался голос малохольной матери:
-- Люди! Надя мортая! Танюшка не умеет!
А вечером двор словно позабыл про Нину, Надю и Танюшку. Странное дело, идиотка больше не голосила. И мать не просила о помощи. Наверное, извлекла урок из случившегося. Осознала.
Из всех жильцов только старшие ребята вдруг встали на сторону запертых маньяков. У них была классовая ненависть ко всяким ограничениям личной свободы. И беседка, место их постоянной тусовки, услышала много планов, как доставить еду изолированным. С полицией или МЧС связываться никто не захотел. Причиной оказалась та же самая ненависть.
Однако планы старшаков не осуществились: на другое утро прямо на перекрёстке из-за небывалого тумана случилось ДТП, в котором погибли сразу несколько детей, которые торопились в школу, расположенную через улицу.
Сердца людей словно сдавило между низкими тёмными облаками и этим плотным туманом, застлавшим двор. Никому не стало дела до маньяческого семейства. А оно голосов не подавало.
Машка, осатанев от собственной молчаливости, позвонила приятельнице, у которой была знакомая-экстрасенс, и срочно вызвала подмогу. Шутка ли, странная порча обрушилась на жильцов! Смерть забирала жизни, словно семечки лузгала. И теперь старый дом, куда Машку принесли в виде орущего свёртка и где она прожила все свои сорок лет, называли нехорошим домом. Приятельница и экстрасенс радостно откликнулись: хоть какая-то движуха в застойное время и приличные денежки.
Но не из своего же кармана платить за избавление от общей напасти! И Машка побежала по соседям. Но по сравнению с бабой Людой ей оказалось слабо мутить головы и поднимать народ. К тому же горе коснулось многих семей, у всех было полно других печальных забот.
Не помог Машке и её любовник Сосипат, который вдруг отказался даже сделать шаг в сторону проклятого двора и нехорошего дома. Или Машка ему надоела хуже горькой редьки. Однако ей удалось поговорить с работницей ЖУ, которую отрядили навестить Нинку и узнать, почему новая уборщица, явно чокнутая, не выходит на смену. Как выяснилось, телефона в её квартире не было. Женщину у подъезда остановили соседки, и Машка на полном праве ближнего окружения ненормальных сказала своё веское слово.
-- Не знаю ничего! - отрезала она, злая до невозможности. - Не видела их давно! Свалили, наверное, по-тихому в тьмутаракань, где раньше жили.
Работница, удовлетворённая беседой, ушла.
Только через неделю газовики, которые явились с очередной проверкой, обнаружили заколоченную квартиру, споро сняли доски. И тут же вызвали полицию.
Машка, которая сначала срослась было душой и лицом с дверью, припав к глазку, осмелела, вышла из квартиры и навязалась в понятые. Потом она рассказала всем желающим о страшных находках в маньяческой квартире.
"Мортая" Надя впервые в жизни выглядела полной от трупных газов. Её не менее "мортая" мать, наоборот, усохла до неузнаваемости. И только Танюшка оказалась живой. Но когда её попытались оторвать от обгрызенной руки матери, забилась в судорогах и залилась воем.
Однако Машка, падкая на внимание людей, была рада, что никто не спросил, как выглядела сестра пожирательницы котят. Ибо зрелище было поистине ужасным.
Весь дворик впервые с момента изоляции маньяков услышал этот знакомый вой, который точно ввинчивался в мозг. Но люди изменились: теперь он не действовал им на нервы. Они сами были готовы завыть из-за пережитого горя в празднично-яркое небо, внезапно отчистившееся от туч. Словно холод, слякоть, туман и пепельный сумрак осени переместились в их головы.
Никто, кроме Машки, не посмотрел, как выносили чёрные мешки и Танюшку. Маньяческое семейство исчезло, и слава Богу.
Петька приехал от деда и бабки. Он присмирел, но не перестал задавать вопросы:
-- А куда котят дели? Неужели никто их не забрал? А вахтовику сообщили? Что будет, когда он вернётся?
И он вернулся. Сухонький, плюгавый, какой-то забитый мужичок собирал вещи, мыл квартиру, беседовал со следователями. Как говорили знающие люди, у которых было полно знакомых во всех сферах, он только пожимал плечами в ответ на вопрос: "Куда делись тела Васильевых Нины и Нади из морга?" Ушлый народ прознал даже то, что когда вахтовика вызвал следователь СК РФ, то глава маньяческого семейства устроил в кабинете цирк с трясучкой, пеной изо рта и воплями: "Танюшка знает, но не скажет!"
А что могла знать эта Танюшка, которая лежала в отдельном боксе детской больницы и была не в состоянии не только говорить, но даже видеть и слышать? На уродливой голове несчастной отсутствовали глаза, нос, уши. Зато имелся гигантский рот, точнее, настоящая пропасть между челюстями. И из неё сквозило холодом мёртвого тела. А ещё раздавался премерзкий звук. Он прилипал к стенам и лез в уши даже тогда, когда уродку увозили на всякие рентгены и томографии и бокс пустовал. Но потом аппаратура вышла из строя, и Танюшка так и валялась на койке привязанной, без всякого лечения. Это называлось "динамическим наблюдением". Зато жрала без меры. Только молоденькая санитарка могла кормить её. Девушка недавно поступила на работу и не успела нахвататься брезгливого равнодушия и необходимой для её работы жести в голосе и поступках.