Следом вошёл хозяин.
– Там ваш… – сказал он и сделал замысловатое движение рукой вокруг шеи.
– Где? – Семён Евтеевич сорвался с места, и Иннокентий за ним. Они выскочили из кузни, хозяин завёл их в пустую конюшню, и они увидели, что седельник висит в петле. Семён Евтеевич подскочил, выдернул из сапога бебут и резанул им по сыромятному ремню, на котором висел седельник, тот стал падать, Иннокентий только успел перехватить его поперёк туловища.
– От дура, – пыхтел Семён Евтеевич, перехватывая седельника под плечи. – Што удумал! Язви т-тя в душу.
Они втроём положили седельника на застеленный соломой пол, и Семён Евтеевич кулаками ударил его в грудь, тело седельника дрогнуло и обмякло. Семён Евтеевич некоторое время смотрел, потом заправил вывернутый изо рта багровый язык, провёл ладонью седельнику по лицу и закрыл ему глаза.
– Вот тебе и вот! – тихо промолвил он. – Прими, Господи, душу раба твоего Илизария!
Они сидели рядом с телом седельника и молчали. И тут Кешка вздрогнул, он услышал с улицы сигнал полковой трубы «сбор» и конский топот.
– Час от часу не легче, – выдохнул Семён Евтеевич. – Как же его теперь хоронить, коли сбор трубят?
Иннокентию сказать было нечего, судя по всему, Красотка уже стояла готовая, и надо ехать в казарму, но он не мог пошевелиться. Семён Евтеевич встал с колен, отряхнул штаны, глядя на седельника, перекрестился, нагнулся, вынул у того из сапога такой же, как его, бебут и подал Иннокентию:
– И ковать не надо! Иди, я тута сам управлюсь, это дело наше, обозное! А медалю свою ты перецепи на шинель.
Когда офицеры разошлись по эскадронам, Розен обратился к капитану Адельбергу:
– Аркадий Иванович сказал, что вы знаете обстановку!
Адельберг согласно кивнул:
– Да, представление имею.
– Объясните, что происходит! Присядем, господа!
Адельберг взял чистый лист, перо и нарисовал схему, на которой в верхнем правом углу листа написал «Ласденен», в центре – «Лык», а в правом нижнем углу «Августов». Между названиями городков Ласденен и Августов он нарисовал удлинённый овал и написал латинскую букву «X».
– От Ласденена и вот сюда юго-западнее Августова стоит наша Десятая армия генерала Сиверса. 25 января германцы начали обходить её фланги, вот здесь на северо-востоке и здесь – на юго-западе. – Он нарисовал дуги, окружавшие правый и левый фланги Десятой армии. – Окружить пока не удалось, Десятая армия стала отходить на запасные позиции, однако положение угрожающее. На северо-востоке нам зацепиться не за что, там леса и болота, на юге крепость Осовец, там зацепиться есть за что – в тылу крепость Гродна. Сейчас в серьёзном положении оказался Двадцатый корпус генерала Булгакова, он в самой середине Десятой армии. К югу от него Двадцать шестой корпус, и вот здесь на самом южном фланге Третий Сибирский стрелковый корпус, а на северо-востоке Третий армейский корпус генерала Епанчина и Вержболовская группа. Она дрогнула, и дрогнул Третий корпус Епанчина и отходит на восток. Таким образом, Двадцатый корпус Булгакова оказывается на острие атаки германцев. Это сведения на вчерашний день, когда я покидал ставку. Думаю, – Адельберг закурил, – ваш полк высылают на усиление Третьего Сибирского корпуса, вам туда самая кратчайшая дорога. А записки вашим сыновьям, Константин Фёдорович, я постараюсь передать.
– Ну вот и хорошо, голубчик, вот и хорошо, – поблагодарил Розен, долго смотрел на схему, потом перевёл взгляд на Вяземского. – Ну что, господа, надо собираться?
Вяземский кивнул и поднялся, поднялся и Адельберг.
– Аркадий Иванович, – попросил Розен, – пришлите ко мне адъютанта!
Когда Вяземский и Адельберг ушли, Розен в ожидании адъютанта Щербакова снова подошёл к окну. Уже смеркалось, погода стояла и без того мрачная, и серый воздух сгущался. Несколько окон в домах напротив осветились, но ещё не отбрасывали светлых пятен на снегу, по улице проходили редкие прохожие.
«Да, – думал полковник, – как там мои мальчики? Нас, Розенов, осталось всего трое. – Он вспомнил похороны жены, в такую же вот погоду семь лет назад в Симбирске, там стоял полк, и мальчики учились в кадетском корпусе. Им с супругой хотелось внуков, они о них мечтали: – А ведь Константин уже мог бы и жениться, если бы не служба и не война, но кто же ему, поручику, это позволит, ему ещё до срока три года!»
В зале темнело быстро, быстрее, чем на улице. Розен смотрел в окно, и вдруг его внимание привлёк всадник, это был унтер-офицер № 2-го эскадрона. Он его узнал – это был Четвертаков.
«Надо подписать на него представление и послать в дивизию!»
Четвертаков скакал галопом, из-под копыт летел снег, сам Четвертаков сидел чёртом, прямо, высоко подняв голову, правя левой рукой и держа правую с плёткой на отлёте. Когда он подъехал под светившееся окно в доме напротив, Розен увидел, что на груди Четвертакова блеснула медаль.