– Надоела? Надоела ваявать? Жёнка одна дома с ребятешками справиться не можеть, а сосед-богатей разоряить твоё хозяйство и зарится на старшую дочку? До дому надоть?
Быховский даже не стал оглядываться на главного врача, потому что знал, что тот стоит зажмурившись. Он бы и сам зажмурился, но не мог, потому что кто-то же должен всё видеть, и он видел, что от солдата осталась оболочка и пустота. Солдат, по списку – Спиридон Петрович Спиридонов, 40 лет от роду, православный, крестьянин Ярославского уезда Ярославской губернии, рядовой; по виду худющий, лысый и с младенчества не бритый, не стоял перед Жаминым, а, как показалось ротмистру, висел. Сначала солдат должен был охнуть, потом, когда Жамин ухватил его за раненую руку, – закричать или, по крайней мере, зарычать и начать выдёргивать руку из руки Жамина…
Вместо этого солдат Спирька Спиридонов молчал и не дотрагивался ногами до пола. И вдруг ротмистр услышал:
– А ты откель знашь? Сам, што ль, из богатеев? Сам до чужих дочерей охочь? Оглашенный! А и надоело, дык што?
Ротмистр не поверил своему слуху, он смотрел на рядового Спиридонова и видел, что тот не оболочка, а человек и стоит на своих ногах на деревянном паркете кабинета главврача. Оттого что ротмистр не понял, как произошла такая перемена, он сказал:
– Прапорщик, вы свободны, возвращайтесь в расположение!
Когда Жамин вышел из кабинета, то не заметил стоявшего на костыле рядом с дверью молодого солдата с подвязанной ногой, да и вообще ничего не заметил, как будто бы то, что сейчас произошло, было, как на улице, где то и дело встречаешься и расходишься со случайными прохожими, а тех, кто на другом тротуаре, даже и не видишь.
Жамин уже думал, что делать дальше и как выйти из госпиталя так, чтобы не встретиться с Еленой Павловной, если это была она.
Жамин сбежал по лестнице, добежал до Дракона, как воздух вскочил в седло и погнал через залившуюся неожиданным февральским солнцем красавицу Ригу.
Ротмистр, как мог, ласково поговорил с рядовым Спиридоновым и не узнал ничего нового.
Рядовой Спиридон Петрович Спиридонов отказался сесть в присутствии «господ ахвицеров» и не корчился от боли, причинённой ему новоиспечённым офицером из своих, произнеся одну фразу: «Мы ить не без разумения, мы-ы понимаим…»
Тут для Быховского возник вопрос, как простой солдат мог распознать в щёголе Жамине выходца из своих, ведь солдат же сказал «оглашенный», значит, новенький, ещё недавно свой, а дерётся, как заправский офицер. И тут же вспомнил, что Жамин говорил с солдатом на его языке, и спросил:
– А что, и правда у тебя мал-мала и жёнку обижают?..
– И дочка старша́я, красавица, и откуда он, энтот, который «ваш», всё так наскрозь проведал?
– А до войны чем занимался?
Спиридонов ответил не задумываясь:
– Лето лён мнём, а зимой лес рубим на тёс, а когда извозом…
– А родня?
– А братовья́, старши́е, кто в Ярославле, кто в Москве-матушке, всё банщики да целовальники, народ денежный…
– А ты от мобилизации откупиться не смог?
– А нам чем? На нас тятя да матка повисли, пока не померли, не захотели в город съехать, так вот и забрили…
– И никто не подбивал, в мякоть-то пальнуть?
На этот вопрос Спирька насупился и дальше молчал.
Задав пару безответных вопросов, ротмистр его отпустил и глянул на главврача. Тот выстукивал об стол мундштук папиросы.
– И что делать с такими? – на сей задался вопросом ротмистр.
– Лечить! – ответил Шаранский, у него подрагивали руки, и он, пытаясь прикурить, ломал спички.
– Лечи-ить! – протянул Быховский. – Понятно, что лечить…
– А вылечим, на комиссию, и, если будет годен и война не кончится, – в строй.
– Да уж, сударь мой, тут у нас круг… а не спираль… – Ротмистру больше всего не хотелось вступать в разговор о том, когда кончится война.
Заглянул санитар, Шаранский посмотрел на Быховского, тот кивнул, и санитар завёл в кабинет следующего, подозреваемого, по замыслу Жамина, «самострела».
«Самострел» был самый обычный солдат, с подвязанной ногой, с именем, местом рождения и местом призыва, холостой и предпоследний, кого из его большой семьи призвали, с «мамкой остался самый младший на развод, штобы мамка-то с девками вовсе одна не загнулася».
– И что? Как тебя угораздило?
«Самострел» стал мяться на костыле.