Олег перестал метаться и присел перед Евой на корточки. Студеными, разозленными, бешеными глазами заглянул в ее испуганное лицо.
- Хочешь развода? Хочешь забрать себе Стёпку и отделаться от меня? Рискни, котёнок. Посмотрим, что у тебя получится.
17.
Ночью она не сомкнула глаз, вздрагивая от каждого шороха. Олег спал в гостиной на диване. Он слышала, как он похрапывает и ворочается, скрипя пружинами. За стеной тихо посапывал Стёпка. А у нее в голове крутился единственный вопрос: «Зачем я здесь?».
Утром муж проводил ее до двери и даже улыбнулся – одними губами, как робот. В этой улыбке почудилась Еве скрытая угроза.
В машине Стёпка спросил:
- Мам, а вы с папой разводитесь?
- С чего ты взял?
- Вы вчера очень сильно ругались. Все с этого начинают. У Эдьки так родители разошлись насовсем. Сначала долго ругались, потом развелись.
Ева не нашлась что ответить. Впервые, наверное, за десять лет, она не знала, что сказать Стёпке, потому что и сама пока мало что понимала.
Проводив сына в школу, Ева не стала дожидаться Арсения. Рассказывать ему о случившемся казалось стыдным. А скрыть опухших, заплаканных глаз она не сможет, и сразу возникнут вопросы, поэтому встречи лучше просто избежать.
Около одиннадцати Арсений позвонил сам. К тому моменту Ева уже слегка успокоилась – выполняя рабочие обязанности, забываешь о личных переживаниях.
Оказалось, успокоилась рано.
Ничего не подозревающий, но взволнованный Арсений спросил:
- Ева, почему твой муж забрал Стёпку посреди учебного дня?
Ева подломилась в коленях и рухнула на пол, выронив телефон.
18.
На лестничной площадке стоял чемодан. Квартира была заперта на засов, ключ в замке не проворачивался. Ева держала кнопку звонка несколько минут, прежде чем дверь отворилась, и в проеме появилось оскалено лицо ее мужа:
- Ты что-то хотела, котик? Я же, кажется, ясно дал тебе понять, что тебя здесь не ждут. Вещи кое-какие я тебе тут покидал, не пропадешь первое время. А потом твой бюджетник тебе что-нибудь на вьетнамском рынке купит.
Ева рванула на себя дверь, попробовала втиснуться в прихожую, но Олег держал створку крепко.
- Где Стёпка?
- Не здесь.
- Я хочу его увидеть.
Олег безразлично пожал плечами:
- Вряд ли это у тебя получится.
- Что ты творишь, Олег? Зачем ты забрал его из школы? Меня хотел проучить? Проучил. Теперь верни мне сына.
- Нет, - короткое слово прозвучало ответным оскорбительным плевком.
Муж наслаждался этим разговором, сладко щурясь в темноту подъезда.
Дверь квартиры напротив, где проживала пожилая сплетница Кашина, едва заметно приоткрылась.
- Пошла вон, шалава, - нарочито громко и очень отчетливо воскликнул Олег и оттолкнул Еву, - Я не отдам сына гулящей матери! И полюбовничку своему привет передай от меня!
Тоненькая и легкая Ева от толчка отлетела к перилам, ударилась поясницей и нечаянно столкнула чемодан вниз по лестнице. Дверь их квартиры и соседская захлопнулись почти одновременно.
Чемодан прокатился по ступеням и брякнулся о противоположную стену. Хорошо, хоть не раскрылся, как в дурных анекдотах и киношных штампах, являя грязному полу свою одёжную начинку.
19.
Ева лежала на руле, тихо подвывая от страха, унижения и неопределенности, и размазывая по лицу слезы, сопли и слюни. Поцарапанный чемодан коричневел на заднем сиденье.
В боковое стекло постучались. Ева буквально подскочила.
Гаишник с распухшим розоватым носом приложил руку к виску и прогундосил в окно с приспущенным стеклом:
- Лейтенант Майоров! Гражданочка, вы что знака не видите?
- Какого знака? – пролепетала Ева, силясь разглядеть гаишника поподробнее, но слезы мешали хорошему обзору.
- Стоянка запрещена… - начал гаишник и осекся, - Вам плохо?
- Очень плохо.
- Эээ… может, помочь чем?
Ева помотала головой.
- Я сейчас уеду, не беспокойтесь.
Гаишник хлюпнул простуженным носом.
- Да сидите, ладно. Я минут на десять сделаю вид, что вас не вижу.
Маленькое сочувствие смешного гаишника почему-то тронуло Еву и она разревелась снова. Но быстро отплакалась, достала из бардачка салфетки и, судорожно икая, протерла лицо.
- Слезами горю не поможешь, - сказала она зеркалу заднего вида, которое посмотрело на нее больными, пропитанными влагой и солью, карими глазами.
Снова и снова она истязала свою память, воскрешая отдельные эпизоды своего унижения, от мысленного созерцания которых становилось тошно и противно.