Это была уже четвертая по счету попытка увидеться с сыном. Арсений настоял на совместной поездке, всерьез опасаясь, что из-за невнимательности Ева попадет в аварию. Отпускать ее одну он теперь боялся.
Свекровь, тощая Шапокляк с длинным крысиным носом, не пустила невестку даже за ворота.
- Хватило же наглости еще и хахаля своего притащить! А сына не увидишь, даже и не думай! У моего внука не может быть гулящей матери! Лучше уж совсем без нее… бедный сиротка!
- Да как вы можете? Что я вам сделала-то? - надтреснутым, неживым голосом укорила ее Ева.
- Ступай отсюда подобру-поздорову, а то полицию вызову! – пригрозила Шапокляк, - Будешь ты мне тут еще морали читать! Я всегда говорила, что ты Олежику не пара…
- Ваш Олежек сам потаскун!
- Пошла вон, проститутка! – взревела свекровь и пихнула Еву в плечо, убирая с порога, чтобы захлопнуть ворота.
- Женщина, полегче! – не выдержал Арсений.
- Не надо, - тихо попросила его Ева.
- Поуказывай мне еще! – взвилась свекровь.
- Не тыкайте мне, мы с вами на брудершафт не пили.
- Да я с тобой и с этой… - Шапокляк окинула уничижительным презрительным взглядом невестку, - …на одном поле ср..ть не сяду.
- Вас никто и не зовет, - отпарировал Арсений.
- Ты хоть знаешь какой ты у нее по счету?
- Послушайте, уважаемая… не знаю, как вас величать… я восемь лет работаю с пятиклашками в обычной общеобразовательной школе и меня до сих пор еще не отвезли в клинику неврозов. И знаете что?
- … что?
- А то, что у меня железобетонные нервы, и сколько бы вы меня не провоцировали, у вас не получиться вывести меня из себя. Так что воздержитесь от оскорблений, не сотрясайте зря воздух.
- Всё сказал?
- Нет, не всё. Передайте своему сыну, что если он решил посражаться с хрупкой беззащитной женщиной, то пусть знает, что сражаться ему придется с двумя: с нею и со мной. Если не боится обломать зубы, пусть продолжает в том же духе. Его угроз и имбецилов с арматурой я не боюсь. А лучше – пускай перестанет валять дурака и шантажировать Еву ребёнком! Это, в конце концов, отвратительная низость.
- Низость – это по мужикам шляться при живом муже! – гаркнула Шапокляк и проворно скользнула за ворота, захлопнув створку.
С досады Арсений со всей силы шваркнул кулаком по деревянной ограде. С участка послышалось надрывный лай собаки и предупреждение:
- А будете хулиганить, я вас засажу в кутузку!
На Еву смотреть было невозможно: ни капли жизни, ни света, ни сил. Беспомощная, униженная, раздавленная женщина.
Арсений очень четко представил, как сжимает руки сначала на шее ее мужа, а потом свекрови, и ему немного полегчало.
- Будьте вы здоровы… уважаемая, - прошипел он себе под нос.
3.
- Останови машину! Меня сейчас стошнит!
Арсений едва успел затормозить у обочины, как Ева выскочила наружу, распахнув дверь настежь, и упала коленями в снег. Он выбежал к ней и застал ее в судорогах: ее крутило и ломало, но не рвало. Он не сразу понял почему. Уже два дня она отказывалась принимать пищу, и ему с трудом, как в маленького непослушного ребенка, удалось впихнуть в нее только пару кружек чая. Ее бы, может, и вырвало бы, да нечем было…
- Это все неправда… У меня кроме тебя и… и мужа не было никого! Зачем, зачем она все это врёт? Зачем эту гадость всю говорить, а? Ты мне веришь?
- Я тебе верю, - ответил Арсений, пытаясь поднять любимую на ноги, - Вставай, родная, вставай. Стоя на коленях ничего не исправить. Ты же у меня сильная?
- Нет… Нет, я слабая… Слабая! Я думала, я сильная, а я оказалась слабая… Я даже сына своего вернуть не могу… Руки опускаются… И жить совсем не хочется…
- Я не понял, ты умирать собралась? Мне тебя оставить здесь?
- Нет, нет, это я так… - испугалась Ева, - Мне плохо.
Арсений обнял Еву и поцеловал ее в густой, вкусно пахнущий завиточек на виске:
- Ты моя дурища… Мы справимся, Дюймовочка. Мы справимся. Главное – не опускать руки и держаться вместе. И еще – плотно питаться, чтобы силы не оставляли. Вместе, Ева, встанем в строй: я бойцом, а ты сестрой.
На нехитрый юморок Ева чуть улыбнулась и даже немного зарозовела щёчками.
- Ты меня не бросишь?
- Даже и не думай об этом.
В салоне врубил печку на полную. Обсохнув и немного успокоившись, Ева чутко задремала.
Останавливаясь на светофорах, он смотрел на ее растрепанную начавшейся метелью, неприбранную головку, узкие изящные запястья в раструбах тоненького, не спасающего от мороза пальто, и сердце его сжималось от жалости.