Единственной отдушиной была Шеба, чьи доброта и внимание ко мне не имели границ. Я все чаще присоединялась к ней и Сью в «Ла Травиате». Не скажу, чтобы общение втроем было сплошным удовольствием. Мое присутствие возмущало Сью, и она не упускала возможности подчеркнуть близость и теплоту своей дружбы с Шебой. Одним из ее наиболее прозрачных тактических приемов были намеки на громадную разницу в возрасте, на то, что она с Шебой и я принадлежим к разным поколениям. Однажды она невинно поинтересовалась, не страдаю ли я ностальгией по «эре джаза», а в другой раз оборвала себя на полуслове, чтобы объяснить мне, что «Боб Марли — это знаменитый певец с Ямайки». Бедняжка просчиталась. Выбрав столь топорную тактику, она сама себе вредила. У Шебы постепенно открывались глаза на ее завистливый нрав. Я же молча ждала и наблюдала, как Сью роет собственную могилу.
Согласно моим записям, первая встреча Шебы с Конноли после стычки на продленке произошла недели через две после начала весенней четверти. Как-то ближе к вечеру, когда Шеба разбирала бедлам, оставленный последним классом, Конноли протиснулся в студию с блокнотом в руках. Шеба подняла голову — и молча продолжила работу.
Какое-то время Конноли топтался на пороге и следил за ней.
— Мисс? — наконец произнес он. — Я тут кое-что принес показать, мисс.
Шеба гневно развернулась:
— А с чего бы это мне тратить на тебя время? Ты вел себя со мной просто безобразно.
Конноли со стоном закатил глаза.
— Да ладно вам, ми-исс! — нараспев протянул он. — Уж и пошутить нельзя?
Шеба качнула головой.
— Никуда не годное объяснение, — сказала она и добавила, что при таком его ребячестве не может относиться к нему как к взрослому.
— Не знаю, что ты там наговорил обо мне своему приятелю Джеки, — сердилась Шеба, — но его поведение было ничем не лучше.
— Да ничего я ему такого не говорил! — воскликнул Конноли.
Шебу огорошил подтекст этих слов. Ей хотелось возразить, что рассказывать-то и не о чем. С другой стороны, — отрицать не приходится — она была рада услышать, что Конноли ее не предал.
Конноли открыл было рот, но промолчал.
— Что? — спросила Шеба.
— Я… Ну, это… Ну не могу я с вами хорошо… при других. Еще скажут, что я гомик.
Шеба рассмеялась, и Конноли застыл, глядя на нее, явно довольный, что сумел развеселить.
— А вы чокнутая, мисс, — одобрил он.
Отношения как будто наладились. Конноли предложил помочь убрать класс, и Шеба приняла помощь. Мальчик ведь извинился. Не станет же она, как ребенок, продолжать дуться? Тем временем Конноли летал по классу, рьяно собирая бумажки и ошметки глины, а когда студия была убрана, устроился за учительским столом и открыл альбом репродукций Мане. Шеба пролистала альбом до разворота с «Завтраком на траве»; пояснила, что картина эта знаменитая и, когда ее впервые выставили, случился большой скандал. Позже Шеба признавалась мне, что в душе ждала детской реакции от Конноли. Опасалась, что он захихикает при виде обнаженной женщины. Но Конноли внимал благоговейно.
— В те дни идеал женской красоты сильно отличался от нашего, — продолжала Шеба. — Вряд ли натурщицы Мане попали бы на страницы «Плейбоя». — Она понимала, что говорит все быстрее и бессвязнее — лишь бы что-нибудь говорить, лишь бы в классе не повисла тишина.
Конноли молча кивнул и так же молча перевел взгляд на репродукцию. А Шеба не могла отвести глаз от его профиля, думая о том, что тяжелые веки, приплюснутый, чуть свернутый нос делают его похожим на боксера-профессионала. Если, конечно, не замечать золотистой безупречности кожи. Шебу так и тянуло прикоснуться ладонью к его щеке.
— А какие женщины?.. — вырвалось у нее.
Конноли вскинулся:
— Что, мисс?
— Нет, ничего, — поспешно отозвалась Шеба. — Уже вылетело из головы.
Она едва не спросила, какие ему нравятся женщины. Что в женской фигуре привлекает его внимание? К счастью, она вовремя осознала всю непристойность вопроса.
Через несколько минут Шеба попросила Конноли уйти. Ей тоже пора домой, сказала она, а в студии еще масса дел. Конноли явно не хотелось расставаться.
— Можно я тут посижу, мисс? — спросил он. — Я тихонько, мешаться не буду.