В конце концов, думаю, именно пресса и развела Ричарда с Шебой. Некоторое время после того, как Шебу отпустили на поруки, они еще пытались вместе отражать удары, но атака была слишком мощной — слишком мощной для любой семьи, — чтобы выстоять. Поразительно, что они продержались так долго — учитывая журналистские бдения перед их домом и жуткие заголовки, ежедневно кричащие с газетных листов: «Учительница с блеском проводит уроки секса» или «Педагог развивает сексуальные навыки своего ученика». Шебе как раз предстояло впервые появиться в зале суда, когда Ричард заявил ей, что ее присутствие в доме превращает жизнь детей в пытку. Решив указать жене на дверь, он счел более тактичным сослаться на детей, нежели на собственное отвращение к ее поступку.
Вот тогда-то я и взяла бразды правления в свои руки. Пригласила Шебу на недельку к себе, а когда она договорилась с Эдди, что поживет некоторое время у него, переехала туда вместе с ней. Разве я могла поступить иначе? Бедняжка осталась совсем одна. Предать ее в такой горький период смог бы только абсолютно бесчувственный человек. После еще одного, максимум двух предварительных слушаний дело передадут в Королевский суд, и, признаться, я сомневаюсь, что Шеба справится с этим без чьей-либо поддержки. Ее адвокат сказал, что появления в Королевском суде можно избежать, если Шеба согласится с обвинениями, но она и слышать об этом не желает. «Признать себя виновной? Ни за что, — твердит она. — Никакого насилия не было. Я не сделала ничего плохого».
Оказавшись своего рода временным опекуном Шебы, я неизбежно попала в поле беспощадного внимания репортеров. Похоже, их немало изумляет и коробит тот факт, что благопристойный член общества, немолодая дама с почти сорокалетним педагогическим стажем связалась с такой, как Шеба. Все до единого журналисты, освещавшие этот скандал — все до единого! — с разной степенью остроумия проехались по поводу моей сумочки, абсолютно незатейливого аксессуара с деревянными ручками и двумя вышитыми на боку котятками. Репортерам явно пришлось бы больше по сердцу, если бы я хвасталась внуками в компании дряблых склочниц или просаживала пенсию на бинго. Я же вместо этого возникла в дверях дома богатого банкира в Примроуз-Хилл и принялась защищать сомнительную особу, обвиняемую в сексуальном насилии над ребенком.
Единственное, чем репортеры могут объяснить мою близость со столь порочной личностью, как Шеба, — это моя собственная (пока ими не распознанная) склонность к разврату. За минувшие с ареста Шебы недели мне несколько раз пришлось от ее имени общаться с репортерами, и в итоге я теперь известна читателям «Сан» как «нахальная заступница». (Мои знакомые могут засвидетельствовать, сколь неподходящая это для меня характеристика.) От имени Шебы я выступала в наивной надежде развеять хоть часть ханжеской враждебности общества по отношению к моей подруге и пролить свет на суть ее сложной натуры. Увы, мои усилия не принесли желаемого результата. Слова мои либо намеренно и чудовищно искажались, либо оставались незамеченными в потоках лжи, распространяемой теми людьми, которые Шебу совершенно не знают и, скорее всего, не поняли бы ее, даже если бы познакомились.
В этом кроется главная из причин, побудивших меня, невзирая на риск дальнейшей клеветы, поведать свою версию падения Шебы. Я самонадеянно сочла себя наиболее подходящим человеком для рассказа этой небольшой истории. Более того, отважусь назвать себя единственным подходящим человеком. Последние полгода мы с Шебой секретничали часами, и уж конечно, ни один из ее друзей и родственников не был так плотно, как я, вовлечен в ее роман с Конноли. Событиям, описываемым мною, я по большей части была свидетельницей лично. Во всех остальных моментах полагаюсь на подробности, рассказанные Шебой. Я не настолько безрассудна, чтобы настаивать на абсолютной безгрешности своей версии скандала; тем не менее я твердо верю, что мой рассказ в значительной степени поможет читателям понять Шебу Харт.
Должна без обиняков признать, что с моральной точки зрения Шеба свое поведение оценивает не вполне справедливо. Даже сейчас она склонна романтизировать связь с этим мальчиком и преуменьшать безответственность — ошибочность — своих действий. Если она о чем и сожалеет, то лишь о том, что история открылась. И все же, как бы ни была Шеба растеряна и сбита с толку, на ее правдивость можно положиться. Даже оспаривая ее интерпретацию некоторых событий, я не вижу причин подвергать сомнению фактическую точность ее рассказов. Скажу больше, я абсолютно уверена — где, когда и как происходили события, связанные с Конноли, Шеба описывала с предельной строгостью.