Поначалу я склонялась к объяснению поведения Шебы самыми низкими мотивами, но со временем мелодраматические краски поугасли. Я знаю, что называть прелюбодейку средних лет невинной — чистое безумие, и все же в Шебе есть что-то невинное. Нечего и говорить, она может пойти на любой грех, но интриганкой ее не назовешь. Коварство, необходимое для интриг, ей не присуще, — во всяком случае, намеренное. В ее первом псевдопризнании я сейчас скорее вижу детское желание сбросить с души гнет тайны и при этом не столкнуться с ужасными последствиями полного разоблачения. Там, в подвале, она хотела рассказать все. Ей просто недостало мужества. Пугающая бледность, которую я приняла тогда за признак душевных переживаний, на деле изобличала подавленное желание полного очищения.
Когда мы поднялись из подвала, дети уже исчезли в своих комнатах, а Ричард на кухне готовил кофе. Мы с Шебой прошли в гостиную, где вскоре появился и Ричард с подносом в руках. Он устроил настоящее представление, с песнями, танцами, фанфарами и колпаком для чайника на голове. Судя по этому концерту и витиеватым благодарностям, в которых рассыпалась Шеба, я сделала вывод, что вклад Ричарда в домашнее хозяйство был довольно скуден.
Без малого час мы еще беседовали втроем — в основном о планах на лето. Ричард с Шебой собирались на месяц в Прованс.
— Мы каждый год туда ездим, — сказала Шеба. — У моих родителей там дом… точнее, лачуга. Отец тысячу лет назад купил ее за бесценок. Никаких удобств, но домик миленький. Недалеко от Авиньона, если вам это о чем-нибудь говорит.
Я поделилась мыслями насчет поездки в Мадрид, и Ричард, в юности поживший в Испании, забросал меня советами о том, как мне себя вести и что стоит увидеть.
В половине одиннадцатого я начала прощаться.
На обратном пути я остановилась у ближайшего к дому супермаркета, чтобы купить молока и хлеба на утро. Стоявший передо мной мужчина выкладывал свои покупки на ленту с ужасающей, пугливой аккуратностью: банку растворимого кофе, одну-единственную булочку с заметным пятном грязи на поджаристой корке, консервы из тунца, большую банку майонеза, две упаковки бумажных платков. Мне вспомнился небрежно-экстравагантный ужин у Хартов. Уж они-то, подумала я, никогда не отовариваются в подобных магазинах, где цены зашкаливают, а о гигиене слыхом не слыхивали. О нет, Харты не упускают выгоды от оптовых закупок и наверняка устраивают шумные семейные набеги на флагман филиалов «Сайнсбериз» в Западном Хэмпстеде. Я с легкостью представила, как они разоряют магазинные полки, швыряя в тележки упаковки туалетной бумаги и перекрикиваясь друг с другом: «А как у нас обстоят дела с рисом, дорогая?» Мужчина у кассы провожал каждую свою покупку сосредоточенным взглядом. Дома он соорудит себе тоскливый сандвич с тунцом, размешает в кипятке ту стружку, что заменяет ему кофе, и поужинает перед телевизором, по привычке всех одиноких людей. А потом обратится к щедрому запасу бумажных платков… Зачем они ему? Часто болеет? Плачет втихомолку? Мастурбирует?
Молоденькая кассирша по ошибке приплюсовала мой хлеб с молоком к его чеку.
— Нет-нет, — злобно буркнул мужчина и, послав мне презрительный взгляд, со звоном опустил разделитель покупок на ленту.
Я давно заметила, что одиночки терпеть не могут друг друга. Боятся, что общение с себе подобными умножит их собственную нелепость. Во время совместной поездки в Париж мы с Дженнифер наблюдали одну сцену: служащий аэропорта Хитроу поинтересовался у двоих стоявших рядом толстяков, куда они летят. Толстяки, как оказалось, летели каждый сам по себе, и предположение, что они могут быть вместе, вызвало у обоих панику. Отпрянув друг от друга, они хором выпалили: «Он не со мной!»
Я их очень хорошо понимаю. Даже мы с Дженнифер временами стеснялись впечатления, которое производили на окружающих. По одиночке каждая из нас внимания не привлекала. Женщина после сорока, заурядной внешности, для мира считай что невидима. Другое дело — вместе. Я всегда подозревала, что вдвоем мы становимся предметом для шуток. Еще бы: две вопиюще одинокие дамы, которым больше не с кем провести свободное время. Водевильная демонстрация одиночества.
Меня на миг захлестнуло желание заорать на холостяка. Выложить ему, что я не такая, что у меня есть друзья, что я как раз возвращаюсь с великолепного дружеского ужина в замечательном семейном доме. Конечно, я этого не сделала. Опустив голову, я копалась в сумочке до тех пор, пока злополучный покупатель не исчез за дверью.