— Я всегда думал, что кончится это расстрелом! — сказал Люндеквист и опустил стриженную под ежик голову. — У меня с самого начала было такое предчувствие…
Дальнейшее пошло обычным своим путем. Профессор деловито уточнял фамилии, адреса, явки, стараясь отделить срочное от второстепенного. Люндеквист отвечал по-военному четко, без излишней патетики.
— Минуточку, Владимир Яльмарович, — вмешался Комаров и подсел поближе к столу. — Какого рода рекомендации давались вами штабу Юденича?
— Прямой связи с Юденичем я не имел.
— Это неважно, какая у вас была связь — прямая или через третьих лиц. Меня интересуют ваши рекомендации чисто военного характера…
— Нынешним летом предлагался один оперативный вариант…
— Организовать мятеж и открыть фронт войскам Юденича? Это нам известно, читали вашу шифровку. Ну, а изменением оперативных планов Юденича во время нынешнего наступления кому мы обязаны?
— Об этом был как-то разговор на квартире у Илья Романовича. Говорили, что выгоднее повести наступление непосредственно на Гатчину…
— Кто говорил? Илья Романович или вы?
— Идея, разумеется, принадлежала мне, как военному специалисту, знакомому с обстановкой на фронте. Илья Романович должен был сообщить наши соображения штабу генерала Юденича. Впрочем, я не убежден, что он успел это сделать…
— Не успел, вы считаете? Ну, а переброска наших частей с ямбургского участка на лужский кем была предложена?
— У штаба армии имелись свои соображения на этот счет. Мы полагали, что необходимо укрепить лужский участок обороны…
— Кто это — мы?
— Я в частности, как начальник штаба.
— Итак, Владимир Яльмарович, вами был предложен Юденичу план наступления на ямбургском участке и вы же, как начальник штаба, отдаете распоряжение об ослаблении этого участка. Как же это следует квалифицировать?
Низко опустив голову, Люндеквист долго молчал.
— Почему же вы молчите? Вы начальник штаба армии и вы же готовите ее поражение? Как это назвать?
— Вероятно, изменой…
Допрос Люндеквиста продолжался. Посидев еще немного, Николай Павлович вышел из комнаты Профессора и медленно побрел к себе на второй этаж.
Не хватало воздуха, разламывалась от боли голова. И не мог он, просто физически не мог, присутствовать при саморазоблачении изменника, которому недавно еще верил, как честному человеку, с которым встречался в Смольном и пожимал руку, как боевому товарищу.
Предательство во всех его видах вызывало в Комарове чувство омерзения. От лжи, притворства, неискренности он замыкался в себе, делался мрачнее тучи.
Не дойдя до своего кабинета, Николай Павлович узнал, что с ним желает увидеться Китаец. Пока в комендатуре оформляли наряд на отправку в тюрьму, пока брали отпечатки пальцев и фотографировали, Илья Романович успел передумать.
— Настойчиво требует, — хмуро доложил комендант. — Собрался будто бы давать ценные сведения… Никому, говорит, доверить их не могу, одному только товарищу Комарову…
— Черт с ним, ведите! — устало сказал Николай Павлович.
Китаец и впрямь был неузнаваем, всем видом доказывая, что за час с небольшим превратился в полную свою противоположность.
— Вы предостерегали меня, и вы были безусловно правы! — затараторил он еще с порога. — Спектакль окончен, занавес опустился, огни рампы погашены, и я готов по мере своих возможностей служить Чрезвычайной комиссии…
— Бросьте паясничать, Кюрц!
— Слушаюсь! Я постараюсь, я буду говорить ответственно… Но у меня, гражданин начальник, покорнейшая просьба к властям… И даже, если хотите, маленькое предварительное условие… Я все сделаю, все расскажу, только сохраните мне жизнь! Мне и моей бедной девочке, моей глупенькой Жоржетте, которая ни в чем не виновата…
— Ваше раскаяние будет учтено трибуналом… Ничего другого обещать не имею права… И нельзя ли поближе к делу?
— О да-да, конечно! Разрешите написать обо всем собственноручно?
Поневоле пришлось разрешить. И вновь, теперь уже в четвертый раз за эту ночь, Китаец уселся за низенький столик машинистки.
«Министры» подают в отставку