— Заславский, по-моему, не самый последний человек, чтобы его вот так вот вышвыривать, — произнес Георгий, горячась, — как щенка на живодерню.
Замминистра непроизвольно отметил, что капитан ведет себя не по уставу, как с равным. В этом кабинете все бывало: даже лейтенанты пытались доказать свою точку зрения. И нередко хозяин кабинета соглашался с мнением подчиненных. Но никто никогда не забывал, где находится. Все держали дистанцию, все склоняли головы, даже генералы.
Гольцов ничем не выдавал своего волнения. Наоборот, такой спокойный, расслабленный. И слова обычные, невоенные. Как будто забежал в гости к доброму дедушке. И горячился он без почтительной дрожи в голосе, а как в споре с равным.
«Что он о себе возомнил? — с неприязнью подумал про Гольцова замминистра. — Кто он, и кто я?» Но в то же время в этом капитане было что-то такое, что не позволяло генералу выгнать его из кабинета.
— Это все демагогия, — произнес генерал. — Никого на живодерню, как ты выразился, не выбрасывают… У тебя все?
— А вы помните Чечню? — не унимался Гольцов. — Разве вам не было обидно, когда остановили наступление за полшага до победы? Когда оставалось совсем немного, чтобы дожать бандитов, но пришел приказ из Москвы: начать переговоры.
Замминистра посмотрел на китель Гольцова, на котором среди прочих была планка медали «За отвагу».
— За Чечню? — поинтересовался генерал.
— Да.
— В сорок пятом полку воевал?
— Да.
— Вместе с Заславским?
— Да.
«Надо «так точно» отвечать. Разболтались нынче офицеры. О дисциплине забыли», — с гневом подумал генерал, но, к своему удивлению, воздержался от гневного окрика. Он сам не понимал, что именно его остановило…
— Хорошо воевали, — произнес генерал. — Заславский был грамотный командир. Побольше бы таких. Но есть вещи, которые ты, капитан, не понимаешь. Разговор закончен.
— Я действительно многого не понимаю, товарищ генерал-полковник, — ответил Гольцов, вставая со стула. — Есть вещи, которые я никогда не смогу понять. Например, почему, когда человек в силе, он нарасхват. А случись что, от него отворачиваются даже те, кому ничего не стоит протянуть руку.
— Беда нашей страны в том, что все умеют красиво говорить, — раздраженно сказал генерал. — А когда возникает необходимость в решительном поступке, все пасуют. Потому мы и сдали, как ты выразился, Чечню.
— Вам нужен поступок? — Гольцов выдержал тяжелый генеральский взгляд. — Разрешите идти, товарищ генерал?
— Идите.
— Честь имею. — Именно в этот момент Георгий четко осознал, что уйдет из армии и мосты уже сожжены.
Замминистра, догадываясь по глазам о решении Гольцова, приказал порученцу никого не пускать:
— Я буду работать с документами.
Он подошел к окну. Посмотрел на забитую автомобилями Арбатскую площадь. Машины ныряли в тоннель, как камни в воду. Людская толпа плыла на Арбат. Туда — большое течение, навстречу — маленькое. В отличие от Гольцова, он знал не только то, что Заславский невиновен, но и настоящих заказчиков убийства. За этим делом стояли такие силы, которые не то что Гольцова, а его, трехзвездного генерала, могли засунуть в ступу и растолочь в порошок. Большая политика — это слон. Не хочет, а нет-нет да и задавит хорошего человека. Ничего нельзя поделать. Дурак этот Гольцов, раз не понимает таких простых вещей.
«А мы были дураки?» — генерал вспомнил Чечню.
Вот взяли Ведено, затем Шатой, дальше открывался прямой путь. Замысел командования был почти полностью реализован. Неподконтрольными оставались только скалистые горы. Надо только добить бандитов с воздуха и артиллерией. Еще немного — и с войной бы покончили. Однако пришел приказ из Москвы: «Стоп, машина!» Начались бесполезные переговоры. Так было всегда: после блокады Грозного, после успешного наступления на Шали, после форсирования Аргуна. Везде федеральная власть вставляла палки в колеса.
Так было и после взятия Шатоя.
Вечером на стол генерала положили радиоперехват. Один из полевых командиров сообщал начальнику главного штаба чеченских формирований Аслану Масхадову, что не может больше держаться. «Выручайте срочно!» — молил боевик. «Продержись до девяти утра, — ответил Масхадов. — Все будет нормально. Мы договорились: объявят мораторий». Никто еще в ставке федеральных сил не знал про мораторий. А начальник чеченского штаба уже сообщал о нем своим головорезам!
Через несколько часов на командующего объединенной группировкой федеральных войск вышел начальник Генерального штаба и приказал прекратить применение авиации. Командующий опешил: «Как — прекратить? Люди же ведут бои в горах!»