Ступенька обиженно скрипела. А вот Геллерт совсем не обиделся. Тогда – не обиделся.
У «Метрополя», как всегда, было душно, людно, пыльно, от стеклянных дверей пялился швейцар в бордовой ливрее, слонялись голубые каски – словно бы и не по делу, но с видом деловым, отчего отчетливо запахло Квотербладом. Хиллер выбрался из такси, расплатился с индусом в тюрбане – из последней генерации таксистов, тех, что уже не мечтали о лихой судьбе сталкера и быстрых деньгах, а просто приехали в растущий, как на дрожжах, город и развозили по отелям богатеньких туристов и сомнительных дельцов – и, взбежав по отделанным мрамором ступенькам, вошел в холл. У бара, сверкающего хромом, никелем и загадочными этикетками, на высоком табурете сидел Ричард Нунан. Был он розов, пухл, свеж и жизнерадостен, как младенец. А если точнее, как младенец, родившийся где угодно, только не в Хармонте. Хиллер невольно поднес руку к лицу и потрогал подбородок, колкий, в двухдневной щетине. И от рубашки его пахло чем-то нехорошим. Нунан был сама опрятность, просто грех нести свое пропотевшее тело через бар и плюхаться на табурет рядом с таким совершенством, но именно так Хиллер и поступил.
Увидев его, Ричард радостно всплеснул руками, словно они не виделись по меньшей мере лет пять, а не встречались позавчера в директорском кабинете.
– Геллерт, дорогой мой! Как вам нейросканер?
– Отличный нейросканер, – с прохладцей ответил Хиллер и заказал себе виски со льдом.
Нунан укоризненно покачал головой и заметил:
– Геллерт, вы совершенно не умеете пить. Вы не цените вкус напитка. В этом баре подают не какое-нибудь третьесортное пойло вроде «Джека», а односолодовый шотландский виски. И что вы делаете? Вы разбавляете эту прелесть водой. Вы же ученый, Геллерт. Где ваша логика?
И тут Хиллера все достало. То есть, вероятно, все достало его еще раньше – достал Конрад, достала визжащая и скрипящая пифия, «треножник» достал, мочала, Зона, родной городишко Хармонт – но почему-то именно сейчас, глядя в добрые, благожелательные глаза Нунана, он окончательно взорвался.
Взрыв выражался в том, что Хиллер отхлебнул виски, отставил стакан и заговорил очень спокойно, намного спокойней, чем с тем же Конрадом:
– А где ваша логика, Нунан? – спросил он. – У вас прибыльное дельце. Отличные контракты с японцами. Да поставка оборудования в институт – это же золотая жила, сидеть на ней не пересидеть. Но вам не сидится. Вам надо повсюду поспеть. Зачем вы вложили деньги в бордель? Зачем скупаете хабар? Ведь это гроши, мелочишка – «черные брызги» все это ваши, «булавки», «пустышки». Вы же только неприятности наживете. Вот решит Квотерблад, что вы ему недостаточно отстегиваете, – и наживете.
Глаза Нунана, по замыслу, должны были в ответ на эту тираду изумленно расшириться. Вместо этого они сузились, и лицо предпринимателя на мгновение окаменело, став каким-то сухим и жестким. Впрочем, всего лишь на мгновение – уже в следующее он широко улыбнулся и хлопнул нейробиолога по плечу.
– Ах, Хиллер, Хиллер… все время забываю, что вы из местных. А от местных ничего не скроешь. Телепатия у вас тут после Посещения развилась, что ли?
Злость Хиллера уже перегорела, и он угрюмо припал к стакану. Никогда не умел долго злиться. И держать удар. А ведь, если вдуматься, нет в жизни ничего важнее – разозлиться в правильное время и держать удар, когда больше держать уже нечего.
Нунан отхлебнул свою «Кровавую Мэри» и продолжил как ни в чем не бывало:
– Никогда не верил я во всю эту чушь с эмигрантами и репатриацией. Ведь вас сюда по программе репатриации направили, так?
Хиллер не ответил, но и без того все было понятно. В Хармонт никто добровольно не возвращался. Но их находили, извлекали из всех щелей, куда эмигранты пытались забиться последние двадцать лет, и сметали обратно поганой метлой. Говорили, они приносят несчастья. Хиллер в это не верил. Все несчастья, которые он мог принести, остались в Хармонте.
– И ведь отметьте, – добавил Нунан, словно подслушав его мысли. – И умнейшие люди в это верят. Валентин Пильман в это верит. Нарушения причинно-следственных связей. Статистические аномалии. А по мне – просто очередное проявление этой… как ее… что-то греческое.
– Ксенофобии, – устало подсказал Хиллер и опорожнил стакан.
О стекло стукнули подтаявшие кубики. Последний глоток и вправду оказался противным – вода наполовину с виски, и следующую порцию он заказал уже без льда.
– Вы устало выглядите, – заметил коммерсант. – Отдохнуть вам надо. На пикник съездить. Представляете, Барбридж открыл дело – пикники у Горячих Ключей, у Черной Скалы. Говорят, многие ваши сотрудники там уже побывали…
Хиллер и сам не заметил, как побелели пальцы, сжимавшие стакан.
– Отличное место для пикников – Горячие Ключи, – душевно продолжал Нунан.
Он даже закатил глаза, как будто в сладостном предвкушении.
– Я слышал, горожане часто там отдыхали до того, как… ну, вы сами понимаете. Вам, должно быть, было лет одиннадцать-двенадцать, когда все это началось? Не выезжали с семейством, так сказать, на природу? Или, допустим, с друзьями?
У Хиллера побелели уже не только пальцы, а и скулы. Казалось, вместо костей там кусочки льда, и этот лед режет тонкую кожу изнутри и вот-вот прорвется наружу.
– Чего вы хотите, Нунан? – тихо спросил он, глядя в стакан.
Светло-коричневая, янтарная жидкость в стакане чуть подрагивала, покачивалась – это дрожала рука. «Что вы знаете?» – хотел спросить Хиллер, но не спросил.
Нунан ответил сам.
– Чего я хочу? Я хочу, Хиллер, чтобы вы отдохнули. Съездили на пикник. Отличные у Стервятника пикники, весь город от них гудит… Да что там город.
Неожиданно предприниматель фыркнул, чуть не окатив рубашку Хиллера кровавыми брызгами «Мэри».
– Я говорил, что мы недавно общались с Пильманом? Так вот, он утверждает, что Зона – это остатки пикника, который у нас тут устроили инопланетяне. Высадились со своего космического корыта, траву потоптали, пожгли костры, разбросали конфетные фантики… Да. Правда, пикники разные бывают. Где фантики разбрасывают, а где и использованные гондоны. А в общем, мне нравится его концепция. Представьте: явились такие малолетние инопланетные гопники, натрахались, напились до зеленых чертей, поразбивали бутылок, наблевали повсюду «ведьмина студня», банки пивные разбросали по поляне… Дай бог, если не прикопали где-нибудь тут трупик одного из своих.
Хиллер вскинул голову. Лицо Нунана опять изменилось, как и речь. Куда делся сладкоголосый толстячок? Хищный человек перед ним сидел, и улыбался он хищно и хищно смотрел на Хиллера, а тот перед хищниками всегда пасовал.
– Чего вам надо? – повторил нейробиолог. – Чего вы хотите?
Предприниматель улыбнулся и послал стакан по стойке к бармену. Тот, уже зная вкусы постояльца, принялся сооружать очередную «Мэри».
– Я хочу, – тихо и ясно сказал Нунан, – чтобы вы скатались на пикник к Барбриджу и узнали, как они там с девочками зажигают, и откуда в городе появляется новый хабар. А еще я хочу вам кое-что показать. Ну-ка пошли.
Махнув бармену и сказав: «Запишите на мой номер», – толстяк ловко скатился с табурета и поспешил к двери. Хиллеру ничего не оставалось, кроме как поплестись за ним.
Ее звали Эва. Или Эвита, Вита. Мама Виты восхищалась Эвитой Перон, вот и назвала так дочку. Эва Ковальски. И она была совсем не похожа на аргентинскую красотку. Никаких жгучих черных глаз, никакой голливудской улыбки. Вита была сероглаза, с прямыми волосами цвета соломы, в которые мать всегда заботливо вплетала голубые ленточки. Косы расплетались, и ленточка терялась где-то ко второй перемене, сменяясь вылинявшей бейсболкой. Вита носилась с мальчишками по школьному стадиону (на футбольных воротах красовалась латунная табличка, извещавшая, что стадион построен на щедрые пожертвования папы Эрика), гоняла полусдувшийся грязный мяч, в заляпанных гольфах – один вечно спускался, обнажая тонкую лодыжку и до крови разбитую коленку. В их школе отчего-то все играли в европейский футбол, может, потому что отец Эрика был из Европы и в детстве так же гонял мяч, вот и поставил футбольные ворота. В соседних городках и в Джорджтауне ребята по большей части занимались регби, поэтому никакой спортивной команды у них так и не сложилось, играть-то, получается, не с кем.