Кажется, именно встреча с представителями этого семейства грызунов ему и предстояла.
Внизу горели не свечи и не камин, а керосиновая лампа. Полукругом выстроились тени, в которых смутно угадывались человеческие фигуры, а в центре, на бетонном полу, стоял… «треножник». Стоял, мелко вибрируя и гудя, совсем как у них в лаборатории. На «треножнике» восседала пифия. Еще девчонка, лет пятнадцати, мулаточка: смуглая, а теперь пепельно-серая от тусклого света и от усталости кожа, черные завитки волос, задорные маленькие груди с темными бусинками сосков… Пифия была обнажена по пояс, ноги и верхняя часть «треножника» покрыты какой-то клетчатой тряпкой. Пухлые влажные губы девочки были раскрыты, из них вырывался привычный полукрик-полустон, иногда переходивший в почти ультразвуковой визг. Судя по состоянию пифии, сеанс длился уже не меньше четверти часа. В подвале остро пахло потом, горелой проводкой и мятной жвачкой, и чуть ощутимым грозовым привкусом озона, как всегда рядом с работающим «треножником».
Нунан, по-прежнему державший Хиллера за руку, протиснулся в угол. На них оглянулись, но ничего не сказали. Пришли люди, значит, так и надо, а если не надо, не пришли бы.
Пифия тонко и жалобно вскрикнула. От толпы отделился человек в балахоне – тут Хиллер чуть не фыркнул, но, присмотревшись, обнаружил, что никакой это не балахон, а грязный медицинский халат. Человек держал в руке стальной поднос, а на подносе – нейробиолог пригляделся – были выложены «булавки». Синие, а в этом свете почти черные, чуть искрящие и напоминавшие граненых агатовых головастиков.
Человек в халате взял с подноса одну из «булавок» и, сжав между большим и указательным пальцами, поднял над головой. «Булавка» молчала. Хиллер видел такие в лаборатории Саакянца, там целые шкафы были забиты «булавками», молчаливыми и говорящими, и говорящими только в направленном магнитном поле, и еще всякими.
Однако то, что произошло следом, Саакянцу в голову наверняка бы не пришло. Человек в халате аккуратно, можно сказать, методично воткнул «булавку» под правый сосок пифии. Выступила одинокая капелька крови. Крик оборвался на высокой ноте… а «булавка» замерцала разноцветными, красными вперемешку с зелеными, огоньками. «Булавка» заговорила.
На улице, стоя в скупой тени акации, Хиллер дрожащими пальцами вытянул из пачки сигарету. Пачку ему услужливо протянул Нунан, хотя сам курить не стал. Щелкнув зажигалкой, коммерсант поднял к губам Хиллера бледный в солнечном свете огонек. Нейробиолог жадно затянулся, закашлялся и хрипло спросил:
– Вы давно это знаете?
Нунан неопределенно пожал плечами и, привстав на цыпочки, качнулся с носка на пятку.
– Что «это»? Что «булавки», пифии и «треножники» связаны? Да, давно. Собственно, это выяснил Эрни. Не знаю, с чего бы ему пришла в голову такая экзотика – втыкать в пифию «булавку» во время сеанса…
Тут Нунан нехорошо ухмыльнулся, как будто на самом деле был прекрасно осведомлен о необычных фантазиях Эрнеста, прежнего владельца «Боржча».
– Эрни нужно было одно – увеличить стоимость товара. Говорящие «булавки» ценятся выше. Что касается остального…
– Вы понимаете, что Саакянц бы родную мать продал за такую информацию? – перебил его нейробиолог.
Нунан поднял на Хиллера блестящие глаза и, не скрывая веселья, спросил:
– А зачем мне нужна родная мать Саакянца?
– А что вам нужно? – в третий раз повторил Хиллер.
Он снова, преодолевая кашель, втянул горьковатый дым «Голуаза». По рукам пробежал холод, голова чуть закружилась. Давно не курил. Да и никогда по-серьезному не курил, если честно – так, баловался.
– Я вам уже сказал, – раздельно произнес Нунан. – Мне нужно, чтобы вы отдохнули. Съездили на пикник в ближайшие выходные. На Горячие Ключи. Там до Зоны рукой подать.
Коммерсант вздохнул и продолжил с фальшивой задушевностью, свойственной работникам похоронных бюро и служб государственной безопасности.
– Мне нужно знать, Хиллер, как в мой город попадает хабар, – сказал он. – И вы мне в этом поможете. А я помогу вам. Каково: «Геллерт Хиллер, первооткрыватель тайны „булавок“»?
Почему-то тут Хиллеру представился Страшила Фрэнка Баума, с мозгами из булавок и иголок. И он рассмеялся. Возможно, это был слегка истерический смех, но любой смех лучше слез. Так когда-то говорила миссис Хиллер. Его мама.
Главное было – ускользнуть незаметно, потому что ни на какие Горячие Ключи отец его, конечно, не отпустил бы. Мама бы отпустила. Мама бы отпустила, кажется, куда угодно, хоть в Австралию, хоть в Нарнию – потому что в мыслях у нее сначала был большой дом и его хозяин, потом не-разозлить-отца, потом Малышка, потом постирать-прибрать-приготовить, и только потом, может, на десятом или одиннадцатом месте, Геллерт. Немного обидно. Так, чуть-чуть.
Мальчик закусил губу и прошелся перед крыльцом, заложив руки за спину, как заключенный на прогулке. Это было даже интересно. Представим, что он бежит из тюрьмы… Или из концлагеря. Раскатистый храп отца, пришедшего со смены и без завтрака сразу завалившегося в кровать – рычание сторожевых собак. Грохот посуды на кухне – шаги надсмотрщиков. Пронзительный рев Малышки сошел бы за вой сирены тревоги, но Малышка, к счастью, сладко спала после ночного концерта. А вот у Геллерта слипались глаза… Ничего. Беглецы еще и не такое терпят. Бросаются с крепостной стены в море, соленая вода обжигает их растертые кандалами ноги, дыхания не хватает… Под подошвами сандалий мягко шуршала щебенка, как волны того самого моря. Ничего. Надо потерпеть. Стиснув зубы, нырнуть в сарай, где он спрятал пластиковый пакет с банками шипучки…
Сквозь щелястые стены косо падали солнечные лучи. Некоторое время Геллерт постоял на пороге, щуря глаза и привыкая к полумраку, потом уверенно полез под верстак и вытащил пакет. Верстак поставил здесь отец, но никогда на нем не работал. Вообще отец только вкалывал на заводе, приходил, пропахший Дымами, быстро хлебал суп и спал до вечера, а потом снова уходил. Даже не ругался с мамой, как раньше. Скучная жизнь. У Геллерта будет совсем другая.
Он выскочил из сарая, не забыв притворить за собой дверь, и по тропинке между яблонями побежал к большому дому. Пакет с банками больно колотил по ноге. Солнце забралось уже высоко. На подъездной дорожке виднелись следы шин. В гараже гудел мотор «форда» и слышались голоса. Кроме Эрика и Виты, ехали Джек и Джош. Близнецы забежали к ним, а за Витой надо было заехать. Геллерт понимал, что это тоже не просто так: Эрику хотелось с форсом подкатить к дому Виты, а Вите хотелось выйти и усесться в «форд» на глазах у всех соседок, чтобы те восхищались и завидовали.
– Ну, давай, чего ты там копаешься! – сердито крикнул Эрик, высовываясь в водительское окошко.
Он уже вывел «форд» из гаража и ткнул пальцем через плечо, указывая на заднее сиденье. Геллерт вздохнул. Значит, придется втиснуться между Джошем и Джеком, и они всю дорогу будут над ним прикалываться. А Вита с голыми плечами будет сидеть рядом с Эриком и, может, даже положит руку ему на колено. Мальчик шмыгнул носом и поволок тяжелый пакет к машине.
Над Ключами дрожало небо. То есть, конечно, не над ключами, а над белыми скалами, у подножия которых были ключи, и не небо, а раскаленный воздух. Но все равно казалось: там, по ту сторону, что-то есть, и это что-то проплавляет дорогу сюда, к ним. Геллерт передернул плечами и быстрей потащил сумку-холодильник с банками в тень скалы. Сухая трава царапала под коленками. Здесь было любимое всеми хармонтцами место для пикников, и на земле то и дело попадались следы: угли от мангалов, вывернутая колышками палаток трава, кострища. Геллерт, если честно, не понимал, что такого хорошего в Ключах. Вода мутная, зелено-серая, вонючая, с какими-то хлопьями и, главное, горячая – в жару купаться сомнительная радость. Скалы, если издали смотреть, красивые, а вблизи все изрисованные граффити и глупыми надписями, типа «Президент – дерьмо» и «Шаня, я люблю тебя». Когда менялся ветер, от Серной расщелины нестерпимо несло тухлыми яйцами. Колкая трава. Кучки песка, словно тут поработала бригада кротов. И выгоревшее от зноя дрожащее небо с одиноким крестом хищной птицы над головой.