Тотчас распахнулась дверь, и внутрь робко втиснулись «паломники».
– Вот здесь, – сказал им Шухарт. – Фамилию-имя, домашний адрес, телефоны родственников, «с правилами ознакомлены». – Подвинул журнал к лысому и дал ручку.
Эрик вышел их проводить до шлагбаума. Дождь закончился, на сетке забора висели капли – какие-то неуместно хрупкие, переливающиеся всеми оттенками рыжего. Забор был старый, за двадцать пять лет даже металл приходит в негодность, не то что люди. В некоторых секциях – тех, что подальше от ворот, – сетка была надорвана и свисала клочьями.
Широкая вытоптанная дорога начиналась прямо от шлагбаума. Трава вдоль обочин росла жёлтая и жухлая и тоже искрилась от росы.
Шухарт стоял рядом с Эриком и смотрел, как «паломники», пригнувшись, пролазят под облупленной линейкой шлагбаума.
– Ты бы поговорил с парнем, а? – сказал Викинг. – Имеет право, всё-таки…
Он вдруг запнулся, замер на полувдохе и весь как бы вытянулся по струнке, не меняя при этом позы, только в выражении глаз что-то переменилось, блеснуло. Как будто и на них попала роса.
Шухарт знал, что это. И Викинг знал, его предупреждали. Те, кто связал свою жизнь с Зоной… ни для кого такое не проходит бесследно, даже если просто сидишь у самой границы и за неё – ни-ни.
Через пару секунд Викинга отпустило. Он сдавленно глотнул, мотнул головой.
– Поговорю, – сказал ему Шухарт как ни в чём не бывало. – Вечером… обязательно.
– Ну да. «Вечером, обязательно». Хороший ты парень, Рэд…
Последний из «паломников», однорукий, неожиданно ловко перебрался через шлагбаум, и теперь все четверо, обернувшись, ждали Шухарта.
– Бывай, – сказал тот Викингу. – Пригляди там за машиной, на всякий пожарный.
– А то я не знаю. – И добавил вдруг: – Что-то сегодня не так. Как будто оборвалось что-то или вот-вот оборвётся.
– Не каркай, всё так, – похлопал его по плечу Шухарт. – По-другому не бывает. А то ты не знаешь.
Первые полчаса они молчали и сосредоточенно запоминали дорогу.
– Тут заблудиться сложно, – сказал им Шухарт, – но всё равно. Разное бывает.
Это на время избавило его от лишних вопросов и болтовни.
Первый привал – как всегда, у вагонеток.
– Ешьте, – разрешил Шухарт. – Потом будет не до того.
Они заоглядывались, затем последовали его примеру и уселись прямо на ржавые рельсы, сухие и крохкие, точно сухари. Неуклюже распаковывали сумки, шелестели промасленной бумагой, сдавленно чавкали. Обычные люди, самые обычные.
– А вот скажите, господин Шухарт, – сказал лысый между двумя глотками из фляжки. – Кхэ!.. Скажите, как Оно всё ж таки работает? Мы тут спорили, – он оглянулся на женщин: домохозяйка шуршала пакетом с яблоками, офис-леди аккуратно вытирала ладони влажной салфеткой. – Вот ладно, откуда взялось – учёные не разобрались, куда уж нам. И как Оно понимает нас, людей, – тоже пусть мы не знаем и не узнаем. Но вот как Оно делает так, чтобы это всё сбывалось? А? Было на вашей памяти такое, что кто-нибудь просил – и не сбывалось?
Шухарт резко качнул головой. Не подействовало, и он шлёпнул ладонью по лбу. Комар, конечно, улетел раньше. Они тут вообще за последние годы обнаглели, комары. Прав, наверное, Эрик…
– И вот мне интересно: Оно вообще понимает, что делает? Оно что, разумное? А если неразумное – ну, бывают же всякие хитрые автоматы, верно? – так что же, ни разу не ошибалось? А вдруг возьмёт и в этот раз ошибётся? Перепутает или там… ну, мало ли.
Шухарт посмотрел на него почти что с жалостью. Все они, все и всегда хотели гарантий.
– Меня другое пугает, – тихо сказала офис-леди. – Всё-таки Оно выполняет желания или делает людей счастливыми?
– Разве отдельные желания – это не мутные осколки счастья? – произнёс однорукий парень. Он как будто цитировал чьи-то стихи, может, и свои собственные. – Я так думаю: если человек не может стать счастливым, он старается получить хотя бы осколок… приблизиться… даже если понимает, что никогда… – Он вздохнул тихо и протяжно, как старый пёс: – Понимаете?
Шухарт не стал повторять прежних ошибок. Сразу хлопнул себя по шее – и пожалуйста, на ладони остался кровавый сгусток с проволочками лапок.
Домохозяйка подошла и протянула Шухарту яблоко:
– Угощайтесь.
Он взял, так было проще.
– Так что всё-таки, желания или счастье? – спросила она, не глядя на остальных.
Шухарт покатал яблоко в ладонях.
– Вам ведь рассказывали – друзья, знакомые, кто там ещё… Вы все, когда ехали в Хармонт, знали, куда и зачем едете.
– Господин Шухарт прав, – сказал лысый. – И молодой человек…
– Артур, – представился однорукий парень.
– …Артур, да, Артур тоже прав. По существу, наши желания – это всего лишь стремление к счастью. А если Оно выполняет самые сокровенные желания, так значит…
– Ничего это не значит, – сухо произнесла офис-леди. – Представьте себе, иногда бывает так, что люди желают не счастья себе, а… чего-то другого.
– Но получив это, они станут счастливы, разве нет?
– Хватит. – Шухарт поднялся и отряхнул штаны. – Теперь слушаем меня внимательно. Впереди идёт вот он…
– Артур, – подсказал однорукий.
– …Дальше, – размеренно продолжал Шухарт, – вы, потом вы и вы. – Он поочерёдно указал на офис-леди, домохозяйку и лысого. Я замыкающим. Слушаться беспрекословно. Вопросов не задавать, не спорить. Если, конечно, хотите дойти живыми.
Они двинулись вдоль «железки», потом свернули к Стервячьим Ягодицам, и почти сразу стало ясно, что никаких сюрпризов сегодня не будет. Шухарт приотстал, отслеживая, как идут эти четверо; заодно примерялся взглядом к Соплям. «Паломники» шли толково, только лысый чуть сбивался с шага; ничего, втянется.
А Сопли-то, подумал Шухарт, кажется, обмелели, хотя куда уж.
Земля под ногами пружинила, но не чавкала, из раздёрганных травяных рощиц, уже почти сухих, выстреливали куда-то вбок и неслись, смешно подпрыгивая, мелкие кузнечики. Это было что-то новое, раньше Шухарту здесь попадались только комары и мухи.
Он шёл, не выпуская из руки яблоко, и рассеянно примечал всегдашние свои ориентиры: крестовидную корягу справа от тропы, несколько не зарастающих травой вмятин прямо по курсу («Обойти слева!» – негромко велел он однорукому); потом были ржавые обломки Хлюстового миноискателя и парочка «плешей», грошовых и нестрашных. Они уже месяца два не двигались с места, только уменьшались, словно бы ссыхались.
Позже, вспоминая всё, что было сделано им здесь, каждый свой шаг и каждую мысль, Шухарт понимал: он единственный во всём виноват. Это Бен-Галеви пусть рассказывает о дёрганных группах; что́ он видел, он всегда ходил в одиночку! Шухарт крепко знал одно: после первого получаса (плюс-минус на притирку характеров) любая группа вжимается. Они начинают чуять друг друга и, главное, чуять его, Шухарта. А он, старый хрен Шухарт, расслабился и, вместо того, чтобы нос по ветру держать, кузнечиками любовался.
Ну и, натурально, прозевал тот момент, когда однорукий свернул с тропы. Увидел, понимаешь, топкое место и решил обогнуть по сухому.
Шухарт рявкнул: «Стоять!» – но уже знал: поздно. Может, однорукий – и Артур, да не тот, у того реакция была что надо, а у однорукого вместо реакции сплошная инерция, и пока он сообразит, пока остановится…
Даже швырять в него гайками было глупо.
И некогда.
Шухарт ещё выкрикивал пустое своё «Стоять!», – а правой рукой уже бросал яблоко. Попал в «яблочко» – в самый центр «плеши».
Наверное, изнутри так выглядит соковыжималка, точнее то, что в ней происходит, если снять на камеру и прокрутить запись в ускоренном режиме.
Раздался глухой вязкий хлопок. Яблоко в момент потеряло объём и форму, стало просто грязной сморщенной тенью себя – прежнего.
Брызнуло во все стороны. Однорукий шарахнулся вбок, остальные замерли.