Вот молодцы.
– Ну, чего встали? – сказал им Шухарт. – Представление окончено, вперёд.
Однорукий только сейчас оглянулся на него, всё лицо пошло пятнами, взгляд бешеный.
Они чуть прошли, миновали ещё парочку мелких «плешей» и наконец оказались на краю бывшего болота.
– Всё, передышка, – отрывисто скомандовал Шухарт. Он провёл ладонью по лицу и подошёл к ним, растрёпанным и, похоже, уяснившим наконец, куда попали. Взгляды изменились, не было в них больше городской глубинной уверенности, что всё закончится хорошо, что если ты клиент и вовремя проплатил по счетам, значит, обслужат тебя по высшему разряду, ещё и пыль с туфель замшей обметут.
Да и что они могут знать о счетах?
В два шага он оказался перед одноруким. Тот чуть подался назад, но всё равно смотрел на Шухарта сверху вниз, опустив подбородок к груди. Лицо у однорукого было рябым, частью из-за покрасневшей кожи, частью из-за яблочных ошмёток.
Шухарт заглянул ему в глаза.
Покачал головой и отошёл.
– Спасибо… я… мне стыдно, что я…
– Её вон поблагодари за яблоко. – Он повернулся к остальным и ткнул пальцем в лощинку между холмами: – Теперь вот что. Идём ровно посередине. Не по склонам, даже на полшага вверх не поднимаемся. Если что-то начинается – падаем и ползём, тоже понизу.
– «Что-то»? – спокойно переспросила офис-леди.
– Начнётся – поймёте.
С годами он стал суеверным и поэтому не любил вдаваться в подробности, считал, что рассказами можно накликать беду.
Тряпья, бывшего когда-то Очкариком, на каменной насыпи не осталось, но после «плеши» никто из группы уже не ослушался бы, наглядные примеры им больше не нужны. Шухарт подошёл к границе Соплей, присмотрелся, стараясь вдыхать воздух как можно реже. Обмелели они или нет, но смрад от Соплей шёл мощный, убедительный. За четверть века ежедневных визитов Шухарт к нему так и не привык.
Он присел на корточки и расстегнул рюкзак.
– Однажды, – сказал как бы в никуда лысый, – мы с женой… когда она ещё… – Он осёкся и дёрнул уголком рта. – Впрочем, это всё неважно, так вот, мы в санатории отдыхали, и там, знаете, такие деревянные домики, и в подполе в одном из домиков издохла кошка, забралась туда как-то и издохла. И вот вонь, знаете, была…
Шухарт протянул ему пару ватных шариков, пропитанных туалетной водой. Точно такие же он раздал остальным:
– От смрада не спасёт, но на первое время приглушит. Всё, пошли, в том же порядке.
Однорукий всё это время стоял на месте и странно так смотрел, словно решал, то ли наброситься на Шухарта с кулаками, то ли ноги ему целовать. Когда прозвучала команда, он смял и отшвырнул шарики подальше. Они встряли в маслянистую, тошнотворно-зелёную жижу и торчали там ушами терпящего бедствие плюшевого зверя.
Однорукий вошёл в Сопли без паузы, что-то в нём изменилось, как будто переключился невидимый рычажок. Парень двигался плавно и вкрадчиво, по-хищному.
Когда с правого холма, с самой его верхушки, вдруг стрельнуло перистой молнией, парень первым, ещё до Шухартового окрика, упал на брюхо и пополз, как бы раздвигая жижу всем телом. Почему-то Шухарту вспомнился давний его поход сюда, как он, присев на корточки, по-гусиному переваливался, глотал Сопли и ждал, что вот сейчас чёртова молния шарахнет его прямо в затылок. Теперь не то. Но опасно ровно так же, потому что, подумал он, у смертельной опасности нет градаций и степеней, какая, к дьяволу, разница, свалится тебе на голову гружённый кирпичём самосвал или всего один кирпич?!
Молнии били одна за другой, не переставая. Воздух пропитался паром, нестерпимо хотелось кашлять, лысый вдруг замер, раскорячившись и дёргаясь всем телом: его тошнило. Шухарт добрался до него, хлопнул по плечу:
– Вперёд, вперёд!
Тот судорожно закивал, клюнул носом в жижу и снова опорожнился. Шухарт придержал его за шиворот.
– Не могу… больше… не… н-не…
– Подумай о том, для чего ты сюда пошёл, – без выражения произнёс Шухарт. – И не задерживай остальных.
Краем глаза он видел, как однорукий вдруг с дерзкой точностью свернул и прополз по склону, обогнув то место, куда сразу же вонзился целый букет молний. Перехватив вопросительные взгляды женщин, Шухарт кивнул, мол, следуйте за ним. Для однорукого парень двигался на удивление ловко. Вот он снова окунулся в Сопли и через пару минут был уже у чёрного камня, сухого и растресканного, словно зуб столетней карги. За камнем Сопли заканчивались.
– Ну что, легче?
Лысый посмотрел на Шухарта затравленным пустым взглядом и молча двинулся вперёд.
Вовремя. Шухарт чувствовал, как мышцы ног начинают наливаться болью, как эта боль плавно растекается по всему телу.
Молнии продолжали пронзать воздух, но лысый и Шухарт месили жижу, уже не обращая на них внимания. Выкарабкались вверх по пригорку и упали, оба одинаково вымотанные.
Где-то рядом всхлипывали и глухо колотили по земле.
– Ну тише, тише, – сказала домохозяйка. – Мы прошли.
Удары прекратились, но надрывное, загнанное дыхание раздавалось над самым Шухартовым ухом. Позади почти в такт ему громыхали молнии.
– Вы не понимаете, – прошептал, захлёбываясь, однорукий. – Вы там не были, как вы можете понять?! Даже когда возвращаешься… это всегда с тобой, в тебе. Те, кто там остался, они снятся по ночам – да даже если бы и не снились!.. – дело не в руке, не в руке, не в руке!.. – Он вдруг сорвался на крик и снова начал колотить кулаком по земле, комья полетели во все стороны, несколько упало на Шухарта. – Понимаете, этого не должно быть вообще, нигде и никогда! Они говорят «контузия» – да что они знают?! Штабные шакалы! Я никогда не был таким, а теперь… теперь никогда не стану прежним. И знаете, что самое страшное? Я заглядываю в себя и спрашиваю, чего я больше хочу: чтобы они все подохли в муках, как черви, как пиявки раздавленные, или чтобы всё вернулось, чтобы остановить, чтобы вообще никто никогда больше… – Он отчаянно замотал головой и с размаху ударил себя кулаком по груди. – Да и неужели это возможно – чтобы всё остановить?!
– Шар делает людей счастливыми, – сказал Шухарт, поднимаясь. – Может, не так, как вы себе это представляете. Но делает.
Он не сказал «всегда». Вспомнил о том, как водил сюда Богомола.
– А как он узнаёт, что нам нужно? – глухо спросил лысый. Он сел и дрожащими пальцами разглаживал складки на куртке, выдавливая и ещё больше втирая в ткань жижу.
– Как-то узнаёт.
– А если, – безразличным тоном спросила офис-леди, – сам человек не знает, чего он хочет? Что тогда?
Одно и то же из года в год, ничего в них не менялось. Чем ближе к Шару, тем больше сомнений. И все всегда хотят гарантий. И не думают о цене.
– Там видно будет, – сказал он. – Пойдём, здесь уже недалеко, скоро всё закончится.
Автофургон стоял совсем рядом, в его тени они снова сели – Шухарт так велел. Они ещё не понимали. А он, пожалуй, был рад этой передышке. Слишком сильно колотилось сердце: Сопли потрепали его сегодня сильней, чем обычно. А может, это просто годы давали о себе знать, просто годы…
Вокруг раскинулось пустое и пыльное пространство, сегодня непривычно тусклое, как будто старый выцветший фотоснимок. Вдали белел край карьера, и на спуске недостроенной лестницей в небеса торчала стрела экскаватора.
Всё как всегда.
«Паломники» сидели и, по-гусиному вытянув шеи, вглядывались туда, в этот спуск.
– Вы у меня сегодня молодцы, – сказал им Шухарт, лихо улыбаясь. Эту улыбку он всегда приберегал напоследок, для этого момента, чтобы клиенты не пугались раньше времени. – Теперь осталась ерунда. Во-первых, твёрдо запомнить, что обратно вам идти нужно ровно тем же путём, никуда не сворачивая, и всё будет хорошо, Зона выпустит, она всегда выпускает.
– А вы с нами, значит, не пойдёте?
– А у меня тут ещё дела будут, – весело сказал он им. – Ну и во-вторых. Давайте-ка бросьте жребий, что ли. К Шару толпой не ходят, только по одному. Вот и решите, кто первым пойдёт, кто вторым… Чтобы всё по-честному. А я – сейчас мне, прошу пардону у дам, отлить нужно.