Пошёл к этим столбикам и к этой чёртовой будке, приостановился, чтобы бросить отчаянно пищавшую мышь перед собой, и, когда с нею ровным счётом ничего не случилось, пересёк линию, где начинался рынок. Двинулся дальше, ещё дальше, отчётливо произнеся «Фантом», пока не остановился и не развернулся:
– На меня! Цепью!
Шланг был первым, Алекс – замыкающим.
– Не наступать на трещины, – добавил Шухарт. – Глядите под ноги.
За пределами рынка, увы, асфальт не стал обычным. Был он здесь почему-то весь в трещинах – как в морщинах. Похоже на лобовое стекло автомобиля, которое забросали камнями. Алекс усмехнулся. Суеверия сталкеров были хорошо известны: например, нельзя наступать на стыки, будь то каменная плитка под ногой, дощатый настил, бетонка. Даже возвращаясь из Зоны, они не могли избавиться от этой привычки. Поистине, не существует людей суевернее сталкеров, думал Алекс, однако распоряжение командира выполнял.
Беда пришла, когда не ждали, когда страшное напряжение разжимало тиски, когда незваные улыбки прорывались на лица. Когда уже казалось, что первый тайм закончился и наступил долгожданный перерыв.
– Да смотри ж ты, куда ступаешь, карась! – зарычал Шухарт. Такой всегда сдержанный, хладнокровный, что на него накатило?
Шланг плевать хотел на трещины, но это ли стало причиной, уже не узнать. Со звонким треском, будто ледок сломался, он провалился в асфальт – по бёдра. Схватился руками за края ямы, хотел подтянуться – руки ушли в глубину. Что за чертовщина! Шухарт только что прошёл по этому месту, и ничего, стоит, орёт. Шлангу пары шагов не хватило. Правда, если б не он попал в ловушку, этим человеком была бы Миледи. Или Алекс… Миледи отскочила, уронив Алекса. А Шланга быстро затягивало, слишком быстро, чтобы успеть хоть что-то предпринять. Какая-то вязкая чёрная хрень, похожая на гудрон, но пожиже и без запаха. Уже по пояс ухнул. Он искал руками твёрдый край, нашёл и навалился, извернувшись, грудью. Попробовал вывинчиваться. Пока Шухарт в спешке искал верёвку, Алекс лёг на асфальт и пополз, как по льду. Подполз к «полынье», схватил мальчишку под мышками, и обратно. Нет, зараза! Обратно – никак. Алекса неодолимо тащило вместе с тонущим – в чёрную бездну. «Держи меня!» – крикнул он Миледи, и та вцепилась в его ноги. Вроде пошло, ощутил он, и застонал, завыл от натуги, ничего не видя, уперевшись лбом в землю, – пошло ведь! И вдруг что-то оборвалось, его отбросило назад, а в руках у него осталась нижняя футболка Шланга с длинными рукавами, этот его нелепый лонгслив. Вместо человека вытащил одежду… Как глупо! Алекс поднял голову и увидел глаза тонущего, в которых было что угодно, кроме отчаяния. Они встретились взглядами. «Не вешай нос», – произнёс одними губами Шланг. Почему-то по-русски. На голой груди его болтался медальон с рельефным рисунком на крышке – два перекрещенных арбалета…
Алекс отпал, уронив челюсть.
До боли знакомый медальон. Герб, который невозможно забыть…
– Боб, это ты? – спросил Алекс. Сознание повело вбок. Сознание уплывало, уходило, мучительное состояние, знаешь ведь, что не спишь, но всё как во сне, и тогда он испугался:
– Что это?
– Это Зона, – ответил Шухарт, который, оказывается, сидел рядом, разматывая верёвку. – Сейчас, малыш, сейчас…
Командир опоздал, на поверхности оставалась голова да поднятые вверх руки. Потом остался только рот, а потом…
– Борька! – прошептал Алекс.
Прижав к лицу содранное со Шланга бельё, он зарыдал, как десятилетний пацан.
Страшно, караси? То-то…
Помню, долго мы не решались хотя бы шаг сделать, пока не убедились – асфальт снова крепкий, крепче не бывает. В том месте, где только что булькала гудроновая трясина, твердь стала твердью. Как в бреду привиделось. Никакого тебе пролома, разве что отчётливое углубление появилось, характерная вдавленность, покрытая сетью совсем мелких трещин. И таких вдавленностей, если присмотреться, вокруг было изрядно. Раны в асфальте.
А малыша нашего больше нет…
Никогда прежде я ничего подобного не видел. И не слышал, чтоб об этом болтали. Так что настроение моё понять можно, чего уж говорить о компаньонах, у которых мозги просто заклинило, особенно у Мелка. Смотрю я на них, потерянных, и думаю, как бы мне половчее вытащить их из оторопи? Кому как не мне понимать, насколько опасно это безволие. Лучше всего – физический контакт. Женщину дернуть за руки, парню дать пощёчину. Вариант: струя воды в лицо из пластиковой бутылки. И сразу отвлечь, переключить внимание… На что?
Осматриваюсь. В этом секторе я впервые, господь миловал, трудно сюда попасть. Вон здоровенное здание Института, нависает над Зоной, словно оно здесь хозяин, а вон туда я всего лишь неделю назад ходил с Кириллом. Вон и грузовики знакомые, те, которые тринадцать лет стоят как новенькие, не ржавеют, не сыпятся… Мы сами – на площади перед рынком. Напротив сквер, бывший когда-то Центральным. Налево автостоянка – нам туда. К шлагбауму перед стоянкой ведёт подъездная дорожка, в начале которой – шиномонтаж. Там, в брошенной мастерской, должен быть крепеж, болты и гаечки…
Дрянь в душе разбухала, как дрожжи в сортире. Мне бы самого себя вылечить, куда там спутников!
А ведь гайки в Зоне – гениальное изобретение, думаю я, пытаясь отвлечься. Тот, кто придумал, как пользоваться гайками, и был первым сталкером. Все остальные, кто лез в Зону и оставался в ней навсегда, или уползал, обезумевший, но с хабаром, все они сталкерами не были, а были придурками, ориентирами на будущих картах, но тот, кто, прежде чем сделать шаг, бросил перед собой кусочек железа, тот и сталкер – штучный образец, элита… Пустые философствования! Не помогли мне мысли об элите. Дрянь-таки прорвалась.
Скорее всего, катализатором стали нержавеющие грузовики, напомнили, зачем я здесь, и что у меня осталось за спиной…
Хватаю мамзель и волоку её на то место, где провалился Шланг. Выводить из оторопи? С какой стати! Сначала она мне скажет… она мне сейчас всё скажет… Пресекаю вялое сопротивление, а может, и не вялое, просто, когда я в ярости, любое сопротивление мне кажется вялым. Это вам не спортзал, дамочка, это Зона и это Рыжий. Ставлю её на колени, держу за волосы и объясняю ласково: не сойдёшь с зыбучки этой дьявольской, пока не ответишь, зачем мы тащимся к Приюту? Или пока не провалишься – вдогонку за мальчишкой.
Рисковал я, конечно, сильно. Откуда мне знать, как работает ловушка, на что реагирует? И где вообще здесь ловушка? Но если не сейчас разбираться, пользуясь растерянностью противника, то когда? Плюс ярость испытывал необъяснимую, ненормальную, ни до, ни после со мною ничего такого в Зоне не было. Ярость – это для человеческого мира. А у меня перед глазами лицо Шланга стоит, когда он в трясину уходит, улыбка его бледная. Получается, успел я этого парнишку если не полюбить, то зауважать – уж точно. Возможно, почувствовал родственную душу… не знаю. Короче, когда Мелок хочет вступиться, я врезаю ему от души, и он не уворачивается, куда там! Нокаут.
Кричу мамзель в ухо: «Что вы с Холденом здесь забыли?» Она в ответ – мол, презираю всех холденов в сумме и по отдельности, презираю их грязных псов! Мол, как язык у кого-то поворачивается объединять её, физика, с этими ничтожествами, бредящими бессмертием? Ага, радуюсь, так мы всё-таки не за ребёнком идём? Лично я, заявляет она, намерена изучить темпостатическое поле. Возможно, удастся найти сам стабилизатор. Стабилизатор – это Грааль, подсказываю я ей, не так ли? И она, силясь сохранить достоинство, заявляет, что не разговаривает на птичьем языке всяких недоумков, называющих себя сталкерами, и тогда я, получив, что хотел, отпускаю её, и она торопливо уползает с гиблого места…