Он уложил Миледи на тротуар, заставив принять позу эмбриона, сбоку рядом – Алекса («Обними её, мушкетёр, а вторую руку, говорю же, спрячь»). Сверху навалил вещмешки, и сам лёг, закрывая даму с тыла. Успели.
«Жгучий пух» шёл облаком, вихрился, играл – нечастое явление.
– Чихнули на одуванчик, – сказал Шухарт с отвращением.
Миледи придушенно завопила: щелей в защите хватало, закрыли только жизненно важные места. Шухарт придавил её к земле, чтоб не вскочила, ополоумевши от боли. Отметины навсегда останутся, подумал Алекс с огромным сожалением. Такое смачное тело и так уродовать… Зона, сука, мастерица корёжить и коверкать… А спецкостюмы – держат ведь, держат! Ай, молодцы, очкарики…
– Я заметил, ты к нашей мамзель неравнодушен, – произнёс Шухарт, лёжа. – Вот я и прикинул, как тебе понравится, если я сейчас встану и отойду в сторонку?
– Не знаю, что ты заметил, Рыжий, но лучше не рискуй, – ответил Алекс.
– Чем отбрехиваться, Мелок, лучше расскажи, зачем сэр Гадот послал тебя в Зону. Заодно расскажешь про медальоны. Про оба. У тебя есть такой же, какой висел на Шланге, я твой видел на Большой земле, уж извини.
– Иначе женщине конец?
Шухарт промолчал, только шевельнулся демонстративно. И Алекс не стал проверять, блефует ли командир, он снял шелуху с этой сомнительной тайны, которая не тайна, собственно, а гниль и ржавчина, учитывая, сколько времени прошло, и продолжал говорить, когда «жгучий пух» давно улетел, и так они лежали рядком все трое, идиллия да и только…
По словам Гадота, Ванин-старший покинул родину не с пустыми руками. Участвуя в программе по разработке сейсмического оружия, он создал так называемую теорию геопунктуры. Это по аналогии с акупунктурой из восточной медицины: воздействуя на несколько точек, отклик получаешь совсем в другом месте и куда в более крупных масштабах. Методику выявления таких точек, расположенных на земной поверхности, а также карты, таблицы минимальных воздействий и схемы возможного применения он и привёз с собой. Несколько тетрадей. Хранил их в каком-то из банков Нью-Йорка, принципиально никому не отдавая, ни бывшим своим, ни нашим. Нашим вообще не сообщил, что такая разработка существует. После нескольких лет спокойной жизни, сказал Холден, агенты противника его разыскали, что было неизбежно, и потребовали вернуть все расчеты, угрожая семье. Тогда господин Ванин решил снова бежать, одним ударом обезопасив и детей, и свою теорию. Так мальчики попали в приют, а на их шеях оказались медальоны с секретом. В одном медальоне, который родители оставили Алексу, хранилась информация – название банка, номер ячейки и пароль. Во втором, который носил Боб, был спрятан ключ от ячейки. Почему господа Ванины просто не обратились в полицию или, на худой конец, в службу безопасности корпорации, где имели честь работать? Потому что тогда в их жизни непременно возникло бы уже наше правительство в лице разведки и министерства обороны. А эти люди к родине своей зла не питали, их только режим власти не устраивал. История закончилась трагично: беглецов моментально нашли. Их пытали, следы на теле женщины не оставляли сомнений. Она пыток не выдержала, сошла с ума. Что с учёным – неизвестно. В любом случае материалы, хранящиеся в банке, он не отдал, иначе детей из приюта похитили бы тоже. Уж всяко забрали бы ключ от банковской ячейки… Короче, Холденов очень интересовала эта самая «геопунктура» – вот ради чего Алекс и был послан в Зону. Цель: найти второй медальон – тот, что с ключом. Жив Боб или нет, Гадоту плевать, но украшение-то должно где-нибудь там валяться?!
– Любопытно, откуда он узнал такие подробности, – сказал Шухарт. – Про тетради, про разработку нового оружия.
– Говорит, есть контакты в ЦРУ. А узнал, когда уже ничего не изменишь.
Идиллия рассыпалась, мужчины поднялись. В обе стороны тянулись дома, прозванные Седым кварталом, хотя правильнее было бы называть все эти кварталы – Чумные, Слепые, Непомнящие, Безумные – Мёртвым городом. Ничего живого тут не осталось, совсем ничего. А то, что стёкла в окнах целые, – обман, который тем страшнее, что по ночам (Шухарт рассказывал) в некоторых из окон, бывает, горит свет…
Миледи сидела на асфальте и, сдерживая стоны, обрабатывала ожоги на бедре. Несколько «пушинок» её чувствительно зацепили. Она произнесла:
– Сэр Гадот любит фантазировать, а ты, малыш, слишком доверчивый. Во-первых, никакой геопунктуры не существует, я бы знала, во-вторых, Посещение сделало все эти военные игры куда менее актуальными. Возможно, в банке спрятано что-то совсем другое.
– Да мне накласть, что и где спрятано. Я брата ищу, – вколотил Алекс. – А сэр пусть финансирует.
– Разумно.
Миледи встала, подошла к Шухарту, мучительно хромая, и вдруг – выписала ему хлёсткую пощёчину.
– За то, что я тебя спас? – холодно удивился он.
– За «мамзель».
Остаток пути я думал о том, как будем возвращаться. В свете последних новостей это представлялось делом непростым. Вопли с реки, а также неведомый преследователь, шедший за нами, которого Миледи тоже заметила (каким образом, интересно), – всё теперь укладывалось в мозаику, и складывавшийся узор мне решительно не нравился.
Перед детской площадкой я устроил привал. Детская площадка – это кладбище, где закончили свой путь большинство горемык, пытавшихся дойти до Приюта. Кладбище, нафаршированное минами. Если легенды не врут хотя бы на одну десятую, нам бы развернуться и пойти домой…
– Посидим, помолимся, вспомним пережитое, – говорю спутникам, а сам вынимаю флягу и приникаю к ней, как к материнской титьке. Набираюсь жизни перед последним броском. Неизвестно ведь, смогу ли когда обжечь горло крепеньким?
Седой квартал одолели быстро, в чём нет ничего удивительного. По городским улицам, в общем, ходить безопаснее, чем где бы то ещё. Вся опасность – она в домах, в которые мы, ясное дело, не заходили. Канализационный люк только этот дурацкий здорово потрепал нервы. Не сам люк, а крышка. Тяжеленная даже с виду, чугунная, круглая, не лежит на колодце, как ей полагается, не валяется где-нибудь поблизости, а стоит вертикально, не падает. На ребре, на гурте. Сколько лет стоит, бог весть. Но это бы ладно… Обходим мы люк, крадёмся мимо, стараясь крышку не потревожить, и вдруг она поворачивается вслед за нами – как стрелка за магнитом! Миледи тоненько: «Ой…» – и заткнулась. Пока не оставили мы эту железяку далеко позади, так и следила она за нашими передвижениями, зараза. Я всё ждал какой-нибудь подлянки, готов был, натянут как струна… Обошлось.
Нашли «синюю панацею», которая на сей раз была ядовито-зелёная. Гигантское пятно слизи на окне первого этажа, стёкшее на карниз. Будто великан плюнул. Попадается, кстати, ещё и жёлтая, но раз уж прозвали синей, значит – синяя. С виду – гадость гадостью, плевок и есть плевок, а чудеса делает. Товарищи мои обрадовались, панацея-то не абы какая, а живая, самый смак. Сменили повязки на ранах, Алекс на руке, Миледи на бедре…
Сам Приют – вот он, два корпуса, стоящие под прямым углом и развёрнутые фасадом на нас. Здания казённые, красного кирпича, три этажа с мансардами. В одном жили школьники, во втором – младшие. Сзади к корпусам подхода нет, там пруд – это без шансов. Когда-то с той стороны был хозблок с прачечной и кухней, стояли другие хозяйственные постройки, гараж, но сейчас всё это затоплено. Пруд во время Посещения разлился и подступил к самым корпусам, превратившись попутно в сплошной омут. Силища дьявольская, утягивает всё: что пловца, что лодку, без разницы. Смотреть невозможно, как вода бурлит, куда уж – переправляться. А ещё пару раз за день пруд вскипает, натурально, и тогда к небу поднимается пар, видимый даже из-за стены. Короче, как бы меня ни отталкивал крошечный парк с лужайками и дорожками, как бы меня ни пугала заброшенная детская площадка, кроме как здесь – нет пути к Приюту.
Расположились мы перед кованой декоративной оградой высотою до колен. Кажется, только перешагни… Очень тяжкий это шаг, ноги бастуют, вот и сидим, подкрепляемся сухим пайком. Алекс с Миледи ещё и курят, я к фляжке прикладываюсь. Так с фляжкой и привстаю, чтобы ещё раз окинуть взглядом предстоящий маршрут. Смотрю в бинокль и вдруг замечаю в одном из окон Приюта…