Областной город с некогда великой судьбой наперебой обсуждал явление племянника бывшего мэра. Собчака в Петербурге помнили смутно, хотя прошло всего три с половиной года после его провала на выборах. Анатолий Александрович был мил определенному кругу горожан. Россия как разведенка бросалась в объятия высоких, размашистых, эстрадно-болтливых говорунов «кто здесь власть? Мы здесь власть!». И тут же кокетливо отворачивалась, виляя попой. А пусть догонит! Пусть добьется! Керенский и Собчак не догоняли. Во всех смыслах. И даже сбегали к другой. А вот этой измены Россия никогда не прощала: встречаться с соседской красоткой можно, коли бес в ребро, но вот с Европой — это предательство. Останься тогда Собчак в городе после проигрыша, не испугайся наезда, прояви стойкость и железную волю, все могло бы быть иначе. Но если бы у бабушки были колеса, то как известно, была бы не бабушка, а велосипед. Сослагательного налонения история не знает. Собчак улетел в Париж на санитарном самолете. Помог бывший вице-мэр и еще целая команда приближенных. Кстати, каждый из них получил свой приз, когда сменилась эпоха. Но вот что интересно — все они свои «призы» очень быстро растратили. Генерал Шевченко, поставивший диагноз «инфаркт» в Военно-Медицинской академии стал министром здравоохранения в начале нулевых, но не удержался: порочная страсть была так очевидна, что пришлось переквалифицироваться в попы. Бывший депутат Ленсовета, политконсультант и технолог смог обеспечить назначение своего юного протеже заместителем ключевого министра, но протеже был столь корыстен и самонадеян, что его задвинули в какой-то дальний угол и запретили показывать по федеральному ящику. Ну и так далее…
А Россия, повиляв филейной частью и не увидев мужественности ухажора, бросалась в объятия конкретного мужика. Меньше говорит, зато больше делает! Все в дом! За таким, как за каменной стеной. Ну или за железным занавесом. Это уже как кому нравится.
Был ли тогда у Собчака инфаркт? Участники консилиума мне по секрету говорили — нет. Но сердце было реально больное. Стенокардия, сужение сосудов. Лучше всего было бы сделать шутнитрование. Инфаркт мог развиться в любой момент: экс-мэр пребывал в постоянном стрессе и страхе перед возможным арестом. Потом, в 1999, когда он вернулся, чтобы победить на выборах в Госдуму, я общался с ним. И выглядел он неважно. Без харизмы власти и уверенности в себе, он являл весьма жалкое зрелище. Вот правда: как бы кто к нему не относился, но последний год жизни Анатолий Александрович вызывал сочувствие. И не только в силу своего незавидного положения. Он выглядел как больной-сердечник. Есть такой тип лица. Одутловатая шея, отекшие щеки, немного замедленная речь. И было понятно, что будущего у него нет. Хорошего, годного будущего. Меня часто спрашивают — была ли его смерть убийством? Если и не была, то просто повезло. Тем, кому мертвый Собак был намного лучше живого…
Анатолий Александрович выступал у меня в прямом эфире программы «Петербургское время» в 1999 году. Никто в городе не мог дать ему час прямого интерактивного эфира. Кроме меня. Зная, что он будет говорить какие-то совсем подсудные вещи и непременно подставит меня, поссорив в очередной раз с действующим губернатором, я подстраховался. Попросил Яковлева посмотреть программу и позвонить в эфир, прокомментировать. Губернатор согласился. Но Собчак наговорил что-то совсем несусветное, обвинил Яковлева в связях с бандитами, во взятках и все такое… Яковлев был в ярости и не мог даже говорить. Висевший все время на телефонной линии, он дал трубку пресс-секретарю. Саша Афансьев сказал в прямом эфире, что Смольный не считает возможным даже обсуждать выступление кандидата в депутаты Госудумы, но изучит сказанное и подаст в суд. Спокойно сказал, с убийственной иронией. В ярость пришел Собчак и Нарусова. «Вы специально подставили, да? – шипела Людмила Борисовна. – Вы специально пригласили моего мужа, чтобы дать возможность этому шнырю опорочить Собчака?!» Спорить было бесполезно. Они с мужем всегда жили поперек времени и смыслов. Ей даже в голову не пришло, кто кого подставил…
Так вот в тот день я заезжал к ним домой. И должен был пройти в кабинет, чтобы взять со стола экземляр книги Собчака. Дверь открыла Ксения. Я бывал в этой квартире раньше. Это был удивительный объект недвижимости. Так в представлении Санечки Собчака, наверное, выглядел королевский дворец Людовика Четырнадцатого. Антикварная мебель, сияющая полировкой, картины в чудовищно массивных рамах, бордовые портьеры и натертый до сияния наборный инкрустированный паркет. И бронза, начищенная до золотого блеска, как каски допотопных пожарных. Эта эстетика в домах провинциалов, пришедших к успеху меня всегда поражала. Зачем? Это же холодно и фальшиво! Ты же выйдешь сейчас на набережную, увидишь плохо одетых мрачных людей, ободранные грязные машины, поганые сугробы вдоль раскисших от соли улиц, тусклые нелепые фонари, грязные стекла домов, за которыми живут обычные люди, которые верили в тебя, смелого борца с номенклатурой и пламенного оратора, интеллигента до мозга костей и юриста, разбирающегося в тонкостях права.