- Нам известно, что вы были не один. Владимир Мезис еще позавчера арестован и во всем признался.
Красовский поперхнулся от любезной улыбки Анри Карловича Кавалиериса, небритое лицо задергалось, поплыло - такого он не ждал. При всем своей растерянности - с того мгновения, как Крамаренко молниеносным броском водворил его в патрульную машину - Красовский еще не до конца осознал полноту провала. Может быть, надеялся еще что-то спасти или хоть выторговать какую-нибудь поблажку взамен 36 тысяч.
- Пожалуйста... нельзя ли мне водички...
Залпом выпил стакан, помолчал с минуту и переменил тактику:
- Если можно, я бы хотел бумагу и ручку. Чтобы все написать самому добровольно.
Сочинение Красовского было многословным, туманным, уклончивым и противоречивым. Не зная сути дела, можно было подумать, что речь идет о пустяках. Впрочем, стилистика никого не волновала, значение имели лишь факты. Их надо было проверить.
На месте ограбления у "Турайды" Красовский рассказывал грустным голосом:
- ...Ну и я ударил инкассатора отрезком трубы этой. Потом схватил мешок и побежал через улицу Петра Стучки. В это время с противоположной стороны появился автобус номер три. Я помахал водителю, он приостановился и открыл дверь. Я вскочил в автобус, и он сразу тронулся...
Вот та случайность, что позволила Красовскому скрыться до оцепления! Водителя позже нашли, и он подтвердил, что подобрал запыхавшегося парня "с каким-то кожаным мешком".
- Помню, в тот вечер навстречу все милиция попадалась... Но разве я мог подумать?.. Листовки видел, да только мне и на ум не пришло. Я его не узнал...
Так Красовский попал на другой конец города и толкнулся к своей старой приятельнице Розе Яковлевой. Здесь он нетерпеливо вскрыл инкассаторский мешок. До утра они вместе считали деньги, перекладывая их в объемистую хозяйственную сумку. Затем Красовский выскользнул из коммунальной квартиры, оставив Розе 500 рублей, и направился в более надежное место - к Ирене Зубари, с которой заранее договорился, что проживет у нее некоторое время, никуда не высовывая носа. Но оттуда, как вы помните, его спугнул Спока.
(Забегая вперед, скажем, что обе женщины были привлечены к ответственности и понесли заслуженное наказание.)
От Ирены Красовский метнулся на окраину. Побродил там, выбрал уединенный одноэтажный дом с темными окнами и незапертой входной дверью...
Сейчас он вернулся сюда с "сопровождающими лицами" и, крайне изумив немногочисленных жильцов, все двинулись к крыльцу.
- Кино снимают, - переговаривались зрители.
А Красовский между тем бормотал совсем умирающим голосом: приближалась очень горькая для него минута - минута разлуки с деньгами.
- Тут я заглянул в коридор, смотрю, лестница на чердак... Я сразу подумал: может там пересплю. И точно, откинул щеколду, поднялся... Вижу, хлам всякий, раскладушки, тулупчики валяются старые, овчинки... Ну, разложил тихо раскладушечку, укрыл ноги одним тулупчиком, другим прикрылся и прикорнул, как говорится, вздремнул немного... Проснулся от холода, я, собственно говоря, почти не спал... Вижу, рассвело. Взял сумку, спускаться вниз начал, а дверь... опять кто-то щеколду набросил снаружи. Я так плечом толкнул... стало ясно, что закрыт... Придется, думаю, через чердачное окно. Но если с грузом, тут ноги переломаешь... Ну, тогда... - он горестно, со всхлипом вздохнул, тогда деньги я спрятал вон там, под рамами, и спрыгнул. Немного снегу намело, приземлился благополучно...
Из-под рам вынимали пачки купюр, бросали на разостланный тулуп, куча росла, становилась неестественно огромной, пугающей и под конец сделалась попросту безобразной. Отталкивающая груда чего-то, что уже воспринималось не как деньги, а как цена смерти, крови, материнского горя и сиротства детей...
Все изложенные выше события снимались сначала местным оператором, затем присланной из Москвы группой МВД. Киноотдел министерства оснащен хорошей аппаратурой, люди умелые, снимают много, но - для служебных нужд (документальное закрепление улик, учебные фильмы и т.д.). В привычном ключе они работали и по рижскому делу, не думая, что пленки могут быть адресованы общесоюзной аудитории.
Поэтому значительная часть отснятых кусков выглядела суховато: в особенности это касалось допросов у следователя Раупса: зная, что идет скрытая съемка, он держался скованно, чем заражал и не подозревавших о камере подследственных; сотни метров пленки содержали, конечно, массу информации, по почти не раскрывали характеров Красовского и Мезиса, их взаимоотношений и причин преступления.
Единственное исключение в эмоциональном плане составил эпизод на кладбище. (Смирившись с необходимостью ехать в Ригу, мы тотчас связались по телефону с режиссером находившейся там группы, узнали весь расклад и условились о хорошей съемке похорон Карпова.)
Кадры похорон даже в сыром - несмонтированном и неозвученном виде производили глубокое впечатление. Эта нескончаемая черная вереница, извивавшаяся за гробом по долгой тропинке на заснеженном просторе кладбища... Трагическое лицо матери, которую медленно вели под руки... Две закутанные ребячьи фигурки, растерянно жавшиеся к ее ногам у свежевырытой могилы... И молодая вдова - воплощенное страдание. Никого и ничего не замечала она вокруг, не плакала, только безотрывно смотрела на мертвого мужа.
Провожавших Инара насчитывалось куда больше, чем тех, кого он успел узнать за свою короткую жизнь. Шли совсем посторонние люди, несли зимние каллы, гвоздики. Красовского искала вся Рига, и вся Рига хоронила Карпова. Но при этом стечении народа, при венках, при оркестре в похоронах не было той торжественности, которая как бы приглушает скорбь и вносит ноту примиренности. Была неприкрытая, неутолимая боль. Слишком дикой и безвременной представлялась гибель Инара, и сердце отказывалось ее принять.
Кто-то начинал говорить - можно было прочесть по губам:
- Мы потеряли товарища, который... - и у человека перехватывало горло, он останавливался, чтобы подавить рыдание...
Конечно, из просмотренного материала немудрено было сколотить ординарную короткометражку, снабдить ординарным дикторским текстом и вернуться к своим брошенным делам. Но в тот период широкой популярности "ЗнаТоКов", после взрывного успеха "Следователя" казалось неловко схалтурить. Да и рижане заслуживали большего.
Мы поняли, что будем делать фильм, хотя и не известно пока, из чего. Отправились в рижскую тюрьму - старый краснокирпичный бастион, который приметили еще из окна вагона при въезде в город, но тогда не угадали его назначения. Посетили Красовского и Мезиса в их камерах: надели белые халаты и изображали медкомиссию.
Нельзя сказать, чтобы нам открылось многое: оба были замкнуты и безучастны, а встряхнуть их, объяснив подлинную цель визита, мы не могли. Красовский оживился немного, лишь когда его спросили о пальце - том самом, который укусил Инар, когда Красовский вцепился ему в горло. О происхождении травмы он, понятно, умолчал, но с откровенной жалостью к себе сообщил, что палец болит и мешает спать. (Выходит, если б не палец, то спал бы спокойно!)
- Нет, я не в том смысле, что претензия... медицинскую помощь оказывают, через день сестра перебинтовывает и мажет чем-то...
Но чувствовалось: он недоволен перевязками через день. Почему не позаботятся, чтобы палец не болел вовсе? Ведь есть же средства. С какой стати он должен маяться по ночам из-за ноющего пальца!?
(Характерная мерзкая черта, знакомая всем врачам в местах лишения свободы: именно те, кто ни в грош не ставит чужую жизнь, как с писаной торбой носятся с любой своей болячкой.) Перед возвращением в Москву мы собрались с киногруппой, следователем и оперативными сотрудниками на совет.
Наиболее сложная задача ложилась на Раупса: он был просто обязан вызвать Красовского и Мезиса на разговор по душам, высечь искры каких-то чувств на допросах, заставить преступников обнажить нутро, куда зритель мог бы заглянуть, чтобы понять: почему? как? и зачем?