Решено было на рыбачьей лодке переправиться через Ирбен на латвийский берег. Егорычев и Савватеев отнесли на лодку банку керосина, проверили старенький подвесной моторчик, погрузили запас продуктов и спасательные пояса. Когда все было готово, неожиданно возле самой лодки взорвался снаряд. Осколки выломали борт и разбили бак с горючим.
— Будем тогда пробиваться в глубь Саремы и дальше на остров Хиума, — сказал Кабак.
Договорились под утро собраться на опушке леса, что возле самой пристани Менту, и, когда немцы пройдут к маяку, пробираться к Каймри и дальше в район поселка Кихельконна.
— А я пока в госпиталь схожу, — проговорил Кабак, морщась от боли. — Перевяжу ногу перед дальней дорогой. — Он подозвал Егорычева, попросил: — Проводи меня, тезка. Боюсь, не дойду один.
К госпиталю, расположенному в уцелевшей казарме 34-го инженерного батальона, шли медленно. Да и куда было торопиться — впереди еще целая ночь! Кабак оперся на плечо Егорычева, мечтательно заговорил:
— Жаль, что ты не видел моей Риты, тезка. Чудная дивчина! А глаза…
— Жгучие, карие…
— Откуда ты знаешь?
Егорычев улыбнулся:
— На отца похожа.
— Точно. Как две капли воды, — воодушевился Кабак. — Люди говорят: когда дочь в отца, счастливая будет…
— Будет, — согласился Егорычев.
— Не знаю, — вдруг помрачнел Кабак. — Рита в Полтаве, а там уже фашисты…
В госпитале никто не спал. Некоторые раненые бродили возле казармы, другие лежали на разостланном по земле сене — мест в помещении всем не хватало. Кабак ушел на перевязку, Егорычев остался у входа. Его окружили раненые, со всех сторон посыпались вопросы:
— Далеко ли фашисты?
— Почему батарея Стебеля не стреляет?
— Есть ли патроны, гранаты?
— Придут ли за нами корабли с Хиумы?
Егорычев отвечал то, что знал, ничего не скрывая от раненых.
— Выходит, тем, кто еще может двигаться, надо уходить к маяку, — произнес весь перебинтованный политрук Денисов.
— Выходит, — согласился Егорычев. — Бои на Цереле продолжаются.
— Мы тоже будем сражаться, — сказал Денисов и в окружении таких же перебинтованных людей зашагал к дальнему крылу казармы.
На крыльце появился прихрамывающий Кабак. Его сопровождала врач в накинутой на плечи шинели.
— И все же вам надо остаться при госпитале, — продолжая ранее начатый разговор, произнесла врач. — Рана опасная. Вы рискуете остаться без ноги.
— Не могу, Тамара Николаевна, не могу. Меня ждут.
— Далеко ли вы уйдете с такой ногой?!
— Я нужен там, — показал Кабак в темноту и осторожно взял маленькую руку врача. — Огромное спасибо вам за помощь. От всех нас, раненых, спасибо. — Он кивнул Егорычеву: — Пошли, тезка. — И, опираясь на палку, заковылял по дороге.
— Молодая докторша… видно, недавно институт окончила, — с сожалением проговорил Егорычев. — Гулять бы ей, слова про любовь слушать, а тут…
— Красивая! — невольно вырвалось у Кабака. — А руки — золотые! Не выходит из операционной сутками. Достается им, бедным. Да, у них тут, пожалуй, тяжелее, чем у нас на передовой.
Шли медленно. Нога у Кабака болела, хотя он не показывал вида. Но потом не выдержал, предложил отдохнуть, тем более что до утра еще было далеко. Они уселись на пригорке, с которого был виден горевший поблизости дом.
— Узнаешь? — кивнул Кабак на пожар.
— В сороковом мы жили тут вместе с капитаном Стебелем, — ответил Егорычев. — Потом там поселился Савватеев…
Кабак вспомнил, как в феврале 1941 года у Савватеева саперы отмечали День Красной Армии.
— Ты еще тогда здорово плясал русского, — улыбаясь, напомнил Кабак.
— А вы до утра горланили украинские песни, — ответил, смеясь, Егорычев.
— Люблю спивать! — размечтался Кабак и вдруг спросил: — Где та голубоглазая эстонка, с которой ты познакомился до войны?
— Не знаю, — растерянно ответил Егорычев. — Я не видел ее с двадцать второго июня.
— Как же так?
— Да так… Она меня, наверное, и забыла.
— Эх ты! «Забыла», — передразнил Кабак. — Она же к нам в госпиталь часто приходила, приносила молоко, яблоки. Спрашивала о тебе.
— Не может быть, — заметно волнуясь, произнес Егорычев.
— Искала тебя, — продолжал Кабак. — А потом ей кто-то сказал, что ты убит! — Кабак засмеялся: — Дурень ты, дурень! — Он покачал головой, с трудом поднимаясь на ноги. — А ну, пошли к ней. Может быть, она еще здесь и чем-нибудь поможет нам…
Прошли мимо догоревшей столовой и клуба саперной роты, свернули влево на дорогу. Подошли к деревянному дому, в котором в последние месяцы перед войной жили Кабак и Егорычев. Зашли в одну комнату, потом во вторую. Кабак тяжело опустился на стул, задумался.