— Стой! Стрелять будем! Кто плывет?
— Свои мы, красноармейцы! Спасаемся от фашистов. Не стреляйте! — раздались голоса.
— Положить оружие и выходить по одному на берег! — передал Смирнов.
— У нас ни одного патрона нет, — ответил кто-то на плоту, но его тотчас прервал окрик:
— Клади, тебе говорят, и не рассуждай!
Первый плот, не дойдя до берега метров десяти, уткнулся тупым носом в песчаную отмель. Второй подошел к нему. Люди без оружия по одному перешли вброд на остров и, сгрудившись, боязливо смотрели на незнакомую землю, ожидая, когда кто-нибудь приблизится к ним.
— Построиться! — скомандовал Смирнов и подошел к ним поближе. — Кто такие?
— Красноармейцы мы… Свои… От немцев спаслись… — все разом заговорили обрадованные люди.
Чувствовалось, что они немало пережили, прежде чем вернулись к своим.
— Не все сразу, — остановил их Смирнов. — Пусть говорит один, старший. Кто у вас командир?
Красноармейцы замолчали, виновато опустив головы и подталкивая друг друга локтями.
— Нет у нас командира. Убили его немцы. Сержант был… — несмело ответил за всех невысокий красноармеец с широким, почти круглым лицом. — А другого не успели назначить, вот и остались без старшего.
— Теперь старшим этой группы будете вы, — сказал ему Смирнов.
— Так точно, товарищ капитан. Моя фамилия Сычихин… Красноармеец Сычихин, — ответил он, в темноте не разглядев знаков различия стоящего перед ним командира.
Сычихин рассказал, что их строительный батальон производил в начале войны оборонительные работы в Виртсу. При наступлении немцев на поселок их взвод до последнего момента прикрывал отход остальных частей на Муху, но под конец был отрезан от буксира, ожидающего их на пирсе, и отступил в лес. Несколько недель они скитались по незнакомым местам, избегая встреч с неприятелем, потом разобрали сарай, связали веревками сухие трухлявые бревна и на них переправились на Вирелайд. Всех людей плоты выдержать не могли, и человек пятнадцать осталось на противоположном берегу.
— А как же быть с оставшимися? Надо переправить и их. — Смирнов вопросительно посмотрел на оборванных, измученных красноармейцев.
— Трудно это, — тяжело вздохнул Сычихин.
— Вот что, товарищи, у нас есть рыбацкая лайба. На ней можно сходить на тот берег и к утру успеть вернуться. Командиром лайбы назначаю краснофлотца Кучеренко. Кто еще с ним желает пойти? — обратился Смирнов к строю.
Красноармейцы молчали и старались не встречаться взглядами с краснофлотцами.
— Что, нет желающих? — повторил Смирнов.
— Возвращаться туда — все равно что на верную смерть, — ответил Сычихин. — Но мы пойдем. Там наши друзья. Кто пойдет со мной?
Строй зашевелился, подался вперед, и из него вышли несколько человек. Сычихин отобрал троих, остальным приказал оставаться на острове.
— Поесть бы чего красноармейцам, товарищ командир. Три дня в рот крошки не брали. Обессилели совсем… Еле дотянули до вас, — обратился он к Смирнову.
— Старшина, надо поделиться запасами и накормить товарищей, — повернулся Смирнов к Сарапину.
Сарапин, недовольно пробурчав что-то про энзэ, распорядился доставить консервы и хлеб для тех, кто уходит. Остальных обещал накормить в землянке.
Проводив лайбу и убедившись, что красноармейцы накормлены и размещены в землянке и на маяке, Смирнов лег на нары и тут же забылся тревожным сном. Проснулся он рано с беспокойной мыслью об ушедших на вражеский берег. Перед ним стоял Сарапин.
— Не вернулись, товарищ лейтенант. А видимость улучшается с каждой минутой, — шепотом; чтоб не разбудить товарищей, проговорил Сарапин.
Смирнов молча оделся, и они вышли на улицу.
После душной землянки утренняя прохлада приятно освежала. Смирнов расстегнул китель и жадно, с наслаждением, полной грудью вдыхал солоноватый, пахнущий свежей рыбой, чистый морской воздух.
На берегу, стоя на ровном камне, он не торопясь умылся, достал носовой платок и вытер им покрасневшее лицо. Сарапин молча ожидал его у подножия маяка, время от времени посматривая на пролив, покрытый толстым слоем белого тумана. Вражеский берег молчал. Видны были лишь крыши домов Виртсу, маяк и длинная волнистая линия леса, от которой только что оторвалось ярко блестевшее солнце. Под его лучами туман лениво клубился, медленно, с трудом отрываясь от воды, поднимался в безоблачную высь и растворялся в ней. Муху-Вяйн постепенно очищался; обнажалась его ровная, лоснящаяся на солнце отутюженная поверхность.