27 февраля 1917 года
Утром у Каюрова собрались человек сорок представителей заводов и фабрик. Петербургский комитет представлял Шутко, завод "Айваз" - Шурканов (как позже выяснилось, провокатор), обратившийся к собравшимся с горячей речью, призывая их во что бы то ни стало продолжать борьбу, не останавливаясь ни перед чем. Он выполнял волю потерявшей разум охранки подбить рабочих на вооруженное восстание, которое гарнизон столицы утопит в крови. Большинство высказалось за продолжение борьбы. В разгар собрания вбежал сияющий представитель завода "Лейснер" и начал рассказывать о событиях в городе, но тут вошли сразу несколько товарищей, только что освобожденные восставшими солдатами из "Крестов". Секунду, окаменев, все смотрели на них, ничего не понимая, потом бросились их обнимать и расспрашивать. Особенно горячо расцеловал освобожденных выдавший их в свое время охранке Шурканов.
Кирпичников поднял команду в пять утра. Патроны были доставлены в половине седьмого. Солдаты построились в боевом снаряжении в длинном коридоре на втором этаже казармы. Кирпичников обратился к команде: - Надеетесь ли вы на меня, будете ли исполнять мои приказы? Солдаты нестройно, но одобрительно зашумели. - Хватит кровь лить, кланяться этим трутням, тянущим из нас последние соки! Умрем за свободу! Другие части, может быть, поддержат нас... Всем младшим офицерам будем отвечать на приветствие: "Здравия желаем, ваше высокородие!" Виду не подавать. А Лашкевичу не отвечать, кричать "ура!" Без десяти восемь пришел прапорщик Колоколов. Кирпичников скомандовал: - Смирно, равнение на середину! Прапорщик поздоровался с Кирпичниковым, потом с остальными. - А правда, геройски действовали молодцы волынцы вчерашний день? спросил Кирпичников. Колоколов нервно улыбнулся, глядя в серые непроницаемые глаза унтера, и почему-то неожиданно для себя выдавил "да" с большим трудом. - Сегодня действовать еще лучше будем. Посмотрите, как сегодня будут молодецки действовать. - И Кирпичников спокойно улыбнулся. Колоколову опять показалось, что унтер-офицер издевается над ним, он всей своей кожей ощущал опасность, исходящую от него и солдат, молча стоящих в строю, несмотря на команду "вольно". Однако он произнес: - Да, я надеюсь на учебную команду. В десять минут девятого дневальный доложил, что идет штабс-капитан. Все повернулись к Кирпичникову. Он едва заметно кивнул головой. От Колоколова не укрылся этот кивок, этот ясный ответ на какой-то вопрос команды. Какой вопрос? Что они задумали? Бунт? На что они надеются? В городе десятки тысяч войск, верных правительству. Бессмысленный солдатский, крестьянский бунт. Перебьют офицеров, потом повесят тех, кто уцелеет при разгроме казарм правительственными войсками. Предчувствие ужасной опасности охватило прапорщика. За несколько секунд до появления Лашкевича он принял решение. Вошедший штабс-капитан поздоровался с Колоколовым, потом с Кирпичниковым. - Здравствуй, Кирпичников, - протянул унтеру руку. Не все, нестройно, потому что штабс-капитан еще не здоровался с ними, солдаты закричали "ура!". Лашкевич отдернул руку, не заметив, что Кирпичников так и не протянул ему своей, обернулся и, ехидно улыбаясь, спросил: - Что такое? Колоколов заметил все и все понял. С озабоченным лицом он вышел из коридора. - Довольно крови! - крикнул ефрейтор Орлов. Лашкевич вздрогнул, сунул руку в карман шинели и пошел перед строем, с ненавистью вглядываясь в лица "нижних чинов". Они внимательно следили за его движениями, и в руках их были винтовки. Штабс-капитан не выдержал, почти ласково спросил Маркова: - Объясни, что это значит - "ура"? - Стрелять больше не будем и понапрасну лить братскую кровь тоже не желаем. Лашкевич сделал шаг к Маркову, свистящим шепотом сказал: "Что?" - и потащил из кармана руку. Марков встретил взгляд штабс-капитана без колебаний, винтовка его слетела с плеча, и кончик трехгранного штыка сверкнул в нескольких вершках от груди Лашкевича. Тот побледнел, потом покраснел, отступил назад и опять пошел перед строем. Остановился, достал из кармана листок: - Солдаты, братцы, я прочитаю вам сейчас телеграмму царя. Он приказывает немедленно прекратить беспорядки, недопустимые... Солдаты закричали "ура!", но Лашкевич, переждав крики, дочитал телеграмму до конца. Кирпичников заметил, что нет Колоколова, почему-то не появляются два "идиота" - прапорщики Ткачура и Воронцов, и решил действовать. - Господин Лашкевич, приказываю вам немедленно покинуть казарму. - Ты... ты?! - Лашкевич, словно ударенный обухом, качнулся, потом повернулся и пошел. Через двор он уже бежал, оглядываясь, и в фигуре его, минуту назад разбитой и безвольной, была энергия ненависти. Он бежал в батальон за помощью. Звякнули разбитые стекла, казарма наполнилась пороховым дымом. Лашкевич упал, перевернулся на бок, подогнул ноги к животу и замер. Кирпичников вывел команду во двор: - Довольно защищать разных толстопузых, Сухомлиновых и Штюрмеров. Ура! Кирпичников послал Маркова в соседнюю роту просить присоединяться. Марков вернулся быстро. - Ну что, выходят? - Кто выходит, кто нет. Тогда Кирпичников взял первое отделение и пошел в помещение подготовительной роты. Войдя в казарму, он приказал выходить и строиться с оружием, но его команду не исполнили. Кирпичников, задыхаясь от злости, закричал: - Что, будете стрелять в голодных матерей, детишек своих убивать? Взводные, выводи команду во двор! Солдаты зашевелились. Взводные, посовещавшись, приказали одеваться и выходить. Кирпичников скомандовал: - На плечо! Идем умирать за свободу! Шагом марш! По Виленскому переулку пошли к остальным ротам. Навстречу полуодетый солдатик: - Братцы, против вас там пулеметы готовят! Восставшие повернули назад и пошли к казармам Литовского и Преображенского полков. Вошли во двор и с криками "ура!" стали стрелять в воздух. Горнист заиграл тревогу. Кирпичников, Марков и еще несколько унтер-офицеров вошли в казарму. Уговаривали солдат часа полтора. Без толку. Тогда пошли, вскрыли склад боеприпасов, освободили арестованных из гауптвахты. С их помощью уговорили. Три восставших полка вышли на Парадную улицу. Кирпичников послал вперед дозор с пулеметом во главе со старшим унтер-офицером Конюховым. Все вместе дошли до Кирочной улицы, повернули налево. Кирпичников отделился от основной колонны с частью сил и пошел в казармы гвардейских саперов. Те сразу отворили ворота, убили своего полковника и быстро с оркестром вышли на улицу. Был полдень. Навстречу колонне двигалась рота Литовского полка с офицером, который приказал стрелять в восставших. Его закололи штыками солдаты его же роты. По пути попался жандармский дивизион. Колонна остановилась. С полсотни жандармов присоединились к колонне, но потом быстро как-то исчезли.
Военный министр генерал Беляев - генералу Алексееву, 13 часов 15 минут: "Начавшиеся с утра в некоторых войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас еще не удалось подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие".
На Знаменской площади восставшие встретили остальные роты Волынского полка. Они шли с оркестром, игравшим "Марсельезу". Кирпичников радостно сказал: - Ну, ребята, теперь пошла работа! Вышли на Литейный. Сняли рабочих в артиллерийском управлении. На другой стороне реки была выстроена полурота Московского полка. Подходившие к мосту восставшие стреляли вверх. Московцы, подумав, что стреляют в них, открыли ответную стрельбу без команды офицера, одиночными выстрелами. Кирпичников и его колонна в это время дошли уже почти до половины моста. Упали несколько убитых и раненых. Все залегли. Кирпичников закричал: - Что вы делаете?! Если мы пойдем назад - все погибнем! Никто не двинулся с места. Кирпичников подошел к лежащему Маркову и, думая, что он убит, печально сказал: "Верный товарищ". Марков встал, смущенно пряча глаза. Затем он, ефрейторы Орлов и Вахов стали поднимать солдат. Кирпичников один подошел к московцам. Еще издали он заметил, как солдаты показывали винтовками вверх. Он понял, повернулся и побежал к своим: - Московцы будут стрелять в воздух! Вперед! Офицеры сбежали, московцы присоединились к колонне, и Кирпичников повел их на "Кресты", но, когда они пришли к тюрьме, заключенные уже были освобождены. После этого большинство солдат пошли в свои казармы, а человек двести из разных полков - к казармам Московского полка. Полк стоял на большой площади перед казармами. Его офицеры открыли огонь. Ответив выстрелами, восставшие отошли за дома. Полк был уведен в казармы. Рабочие, пришедшие с колонной, запели "Марсельезу". Солдаты стояли молча, некоторые уходили прочь. Кирпичников, взяв с собой взвод, пошел через площадь. Из окон казарм стреляли. Подъехал молоденький прапорщик на гнедой кобыле, закричал: - Кому свобода дорога - вперед! С ним пошли Кирпичников и его взвод, попали под пулеметный огонь. Прапорщик крикнул Кирпичникову: - Идем к саперам. Кирпичников побежал рядом с ним. Саперы на уговоры не поддались. Хотя оттуда, где они стояли, было всего шагов пятьдесят до казарм, убитые, лежавшие на брусчатке, красноречивее слов свидетельствовали о силе пулеметного огня. Прапорщик на своей кобылке выскочил под пулемет и, не обращая внимания на пули, уговаривая солдат, несколько раз проехал перед ними. Солдаты не двигались с места. Когда прапорщик понял, что все бесполезно и повернул лошадь в укрытие, пуля попала ему в затылок. Кирпичников вернулся к тому месту, где оставил своих людей. Там никого не было. Он растерянно огляделся, думая, что пришел не туда, куда надо, потом вспомнил ориентиры, убедился, что здесь. Площадь и снег. Тела убитых. Забор. Кирпичников собрал по переулкам около двадцати солдат разных частей и пошел с ними на зарево окружного суда. Он понял, что все погибло. По Литейному проспекту шли неизвестные Кирпичникову войска, вооруженные рабочие. Дрожащим от радости голосом, чувствуя, как словно бы петля падает у него с шеи, Кирпичников скомандовал своему отряду "на караул" для встречи войск и присоединился к ним. Так дошли до Пантелеймоновской. Здесь стояли семеновцы. Кирпичников приблизился к ним, не обращая внимания на угрозы офицеров. Второй раз за сегодняшний день он шел вот так, с открытой грудью, навстречу штыкам и смерти. И второй раз смерть обошла его стороной. Штыки его не коснулись, поразив сопротивлявшихся офицеров.