Дневник Николая II: "26-го февраля. Воскресенье. В 10 часов пошел к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народу и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сенатора Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино".
Вечером Каюров по пути с опустевшего Невского проспекта зашел домой перекусить и направился на собрание районного комитета большевиков Выборгской стороны. Обсуждались текущие события и завтрашние действия большевиков. Кое-кто высказался за окончание забастовки, мотивируя это большими жертвами. Из-за ареста Петербургского комитета партии на квартире Куклина, выданного, по-видимому, провокатором, которого сейчас не было ни времени, ни возможности искать, выборгским большевикам пришлось взять на себя функции ПК и ответственность за действия партии в масштабе всего города. Во время обсуждения Каюров обратил внимание на неизвестного ему солдата. Ему сказали, что это товарищ из броневого дивизиона. Ввиду чрезвычайной важности обсуждавшихся вопросов Каюров выступил против присутствия непроверенных товарищей. Он подошел к солдату, повторил ему то же самое и спросил: - Почему нам не помогаете? Солдат смущенно ответил: - Помогаем. Каюров удивился: - Чем? Оказалось, что появлявшийся сегодня на Невском броневик был их, но из-за отсутствия патронов и запасных стволов к пулеметам они не смогли стрелять в полицию. - Так зачем же вы выехали на улицу невооруженные, ведь вы своим появлением ободрили полицию, а в ряды рабочих внесли лишнее замешательство! - возмутился Каюров. - Ну, а что будете делать завтра? Солдат обещал выехать в боевом порядке, так как все уже подготовлено. Усталость после бурно прошедшего дня и сильный мороз не дали возможности закончить собрание. Решили собраться на следующий день в 8 часов утра на квартире у Каюрова.
26-го утром на Охте было какое-то странное затишье. На Большом проспекте, где в эти дни было особенно много народу, людей почти не было, как в обычный воскресный день. Патрули из городовых, усиленно рыскавшие вчера по Охте, исчезли, и только казачьи патрули иногда проносились по улицам. Мастерские и заводы были закрыты. На улицах перед ними царила та же безлюдная тишина. Постепенно к закрытым воротам предприятий стали подходить рабочие. Кто-то сказал, что многие с утра ушли на Выборгскую, где казаки стреляют в народ. Решили идти на подмогу. Вперед послали несколько человек посмотреть, нет ли возле участка городовых. В участке было тихо, и только две фараоновские рожи выглядывали в настежь открытые окна. Дорогой говорили мало. У всех были возбужденные и в то же время мрачные лица. Кто-то рассказывал, как вчера он дрался в городе с полицейскими, которые никого не хотели пропускать на центральные улицы. Пройдя Большой проспект, рабочие вышли на Полюстровскую набережную. Издали было видно, что у дачи Дурново стоит большая толпа. Здесь шел митинг. Шум и говор, царившие кругом, заглушали ораторов. Но вот на бочке появился молодой рабочий. Его звонкий голос клином врезался в шум толпы, и после первых же его слов наступила тишина: - Наши семьи голодают. Городовые и казаки стреляют в нас. Царь ведет братоубийственную войну. Народная кровь льется реками. Долой царя! Долой народных кровопийц! Долой войну! Солдаты - наши братья, они будут с нами! Охваченная единым порывом толпа закричала: - Ура!!! Тысячная толпа двинулась в путь по узкой набережной. Взметнулся вверх красный флаг. По дороге к Арсеналу несколько охтенских рабочих решили узнать, что происходит в городе. Пути через Охтенский и Литейный мосты были перекрыты полицейскими патрулями. Пришлось переходить Неву по ненадежному весеннему льду. С трудом, по колено в воде добрались они до другого берега. По Пальменбахской и Суворовскому пошли на Невский. В переулке их остановили городовые и предупредили, что дальше идти опасно - на Невском стреляют. Сказав городовым, что идут домой, рабочие пошли дальше, посмеиваясь над заботливыми фараонами. Слышались пулеметные очереди, винтовочные залпы. У выхода с Суворовского на Невский стояли люди. Кругом шли летучие митинги. Через толпу охтенцы пробились к Знаменской площади. Здесь им открылось зрелище, которое они запомнили на всю жизнь. Площадь вокруг памятника Александру III была заполнена народом. У Николаевского вокзала стояли казаки. По обеим сторонам Лиговки расположились казаки и конные городовые, а на Невском кипело сплошное море голов с развевающимися над ними красными языками флагов и транспарантов. Здесь были и старики, и дети, рабочие, работницы, студенты - все те, кого называют народом. Где-то совсем близко стреляют. В середине толпы говорит оратор, но несмолкающее, несущееся со всех сторон "ура!" покрывает все остальные звуки, и виден только беззвучно открывающийся рот человека. Вдруг раздался крик. Прямо на толпу неслись с саблями наголо конные городовые. Поднялась паника. Кто старался убежать, кто хотел спрятаться за других. Ужас на мгновение затуманил разум многих. Молодой человек в студенческой фуражке вытащил из-под пальто какой-то предмет, похожий на жестяную коробку из-под леденцов, стукнул его о сапог и бросил в городовых. Раздался оглушительный взрыв. Три лошади с седоками повалились на землю. Городовые отъехали немного назад и дали залп. На площади началось столпотворение... Бежали все, но каждый в свою сторону, толпа задыхалась, рвалась и вся, кроме своих краев, оставалась на месте. На помощь городовым прискакали казаки и с остервенением стали избивать бегущих. Площадь усеяли тела убитых и раненых, зарубленных, сбитых лошадьми. С Невского на площадь с винтовками наперевес бежали солдаты.
Замершие днем улицы Охты к вечеру снова оживились. Возвратились ушедшие с утра на Выборгскую сторону и Пороховые заводы охтенцы. Все чувствовали, что пролитая сегодня кровь - не поражение, близится развязка. Пора было дать последний и решительный бой холопам самодержавия. Распространился слух, что в полицейские участки привезены пулеметы, которые установят на чердаках домов. Это известие было искрой, брошенной в порох. Раздались голоса, призывающие идти на участок, и рабочие пошли на другой конец Большого проспекта Охты, чтобы раз и навсегда покончить с фараонами. Из участка раздались выстрелы. К счастью, никто не пострадал. Колонна свернула на Георгиевскую улицу, чтобы оттуда приступить к осаде. У входа в участок стоял ненавидимый всей Охтой за жестокость околоточный Гудков. Рядом с ним потрясая револьвером, что-то кричал охтенский пристав. Окна участка были открыты, и видно было, как мимо них пробегают с винтовками городовые. В городе шла беспрерывная стрельба. Виднелись зарева пожаров. В толпе стал усиливаться шум и кто-то зычно крикнул: - Товарищи, айда на участок! Только это и было нужно. Под оглушительное "ура" рабочие напали со всех сторон на растерявшихся полицейских, не успевших сделать ни одного выстрела. Городовых обезоруживали и выводили на улицу. Там их стали избивать чем попало. Они не сдавались, во все горло выкрикивали угрозы и старались привычно сунуть кулаком в лицо. Кое-кто из них струсил и бухнулся на колени. - Братики... пощадите! Ради Христа! - вопил Галкевич, один из самых ретивых. - Вы-то нас щадили?! Слишком много у всех накопилось: голод, тоска по мертвым детям, память об ударах нагайками и тюремной баланде. Где уж было думать о пощаде душителей народа. Разделавшись с городовыми и освободив заключенных, битком набитых в темный сырой подвал участка, выбросили на улицу все бумаги и подожгли. Потом со всех четырех углов запалили участок и собрались на Большом проспекте. Решили идти к солдатам, расквартированным на Пороховском шоссе, перетянуть их на свою сторону и достать у них оружие. Несмотря на приподнятое и даже слегка разъяренное настроение, шли спокойно и организованно, магазины не трогали, хотя почти все уже по нескольку дней не видели хлеба. Неподалеку от казарм группа рабочих остановила колонну, объявив, что у железнодорожной насыпи стоит какой-то батальон, с которого и нужно бы начать. Выделили несколько человек. Через четверть часа они вернулись, рассказав, что встретили не солдат, а сущих баб. На предложение присоединиться они долго ломались и все расспрашивали, что за зверь такой "эта революция" и "для чего она". Кончили тем, что, чуть не пустив слезу, стали уверять рабочих-депутатов, что они "старые солдаты" и хотят честно служить за "веру, царя и отечество". - Ну и черт с ними! Идем к другим! Из казармы выбежали трое солдат. Они рассказали, что почти половина состава посажена на гауптвахту. Рабочие бросились туда, своротили забор, выломали двери. Освобожденные стали радостно пожимать руки освободителям, благодарить. Раздались крики: "Одевайся! Выходи!" В казармах все сошло неожиданно гладко. Солдаты без всяких расспросов оделись и стали выходить. Растерянные, перепуганные офицеры не сопротивлялись, покорно согласились выдать обмундирование освобожденным с гауптвахты и открыть оружейный склад. Никто и не заметил, как наступило утро 27 февраля.