Бежим. Еще, еще немного. Откуда все-таки берутся силы! Но вот наконец-то приближается спасительная для нас траншея.
Уже отчетливо вижу, как навстречу нам тянутся солдатские руки. Они машут, подбадривают нас и, наконец, сноровисто и бережно принимают раненых и спускают их в траншею.
В самый последний момент, когда мы сгрудились над траншеей, опуская раненых, Иван Юсупов, получив ранение в голову, валится на руки принимавших солдат. На пятой точке вслед за ранеными молниеносно скатываются в траншею остальные. Теперь мы в относительной безопасности, хотя все вокруг свистит, грохочет, вздрагивает. Даже не верится, что дьявольский фейерверк смерти уже позади. Взорванная огнем ночь ненасытно продолжала всасывать в себя и резкие разрывы снарядов, и глухие, с тяжким вздохом хлопки мин, и бесчисленные трассы свинца, которые уходили в нее и терялись, как в бездне.
Приступаем к перевязкам. В этом деле мы поднаторели и выполняем его быстро с соблюдением всех правил санитарии.
— Маленько зацепило, — стеснительно, как бы оправдываясь, комментирует свое ранение Неверов.
Я посмотрел на Ивана, когда ему бинтовали кисть руки, порванную осколками гранаты. Она мелко дрожала, русый чуб его взмок, беззвучно шевелились, словно пытаясь что-то сказать, губы.
— Не горюй, Иван, до свадьбы заживет, — поддержал своего приятеля Канаев, — только нас не забудь пригласить.
Ранен в правую голень и пленный. Бинтуем и его. Хуже обстоит с другими, тяжело раненными товарищами.
Бережно, стараясь не беспокоить, не причинить лишние мучения, на раны накладываем только давящие повязки. На большее мы не способны. Им нужна немедленная врачебная помощь. Осторожно укладываем раненых на носилки и вместе с пехотинцами несем в тыл.
Часа через два мы прибыли в роту. Я пристально и изучающе смотрел в молодое лицо пленного немца. Возможно, мы были ровесниками. А Канаев, Юра Канаев, который всеми отголосками души ненавидел фашистов, уже угощал его сигареткой. Даже не верилось, что этот твердый человек, человек, казалось ожесточенный войной, выйдя из огня, не растерял чувства жалости, тепла души, милосердия.
Немец, нервно затягиваясь сигаретой, исподлобья озирался вокруг, словно ожидая какого-либо подвоха с нашей стороны. «Да, по-видимому, глубоко нацизм успел зародить червоточину в его душе, сумел растлить ее и вселить только злость, — решил я. — Такой быстро не осознает и не сделает надлежащего вывода, даже находясь в плену».
Так был пленен курсант школы 23-й танковой дивизии.
Операция, длившаяся чуть более часа, закончилась. Но еще долго, пока живы были «старички», в роте вспоминали об этом эпизоде, передавали из уст в уста, хотя он был частью нашей работы, рядовой, будничной.
Из песни слова не выбросишь
Зима 1943/44 года на Украину пришла рано. За ночь снежная круговерть быстро и аккуратно запорошила хорошо еще видимые вчера страшные раны на теле земли. Воронки от мин и снарядов теперь белыми проплешинами проглядывали сквозь едва заметный слой пушистого снега, легшего на талую землю. Только ходы сообщений и траншеи по-прежнему безобразили ее лик.
К этому времени на дивизионные склады еще не завезли ни белые маскировочные костюмы, ни халаты. Старшина нашей разведроты прекрасно понимал, что в обычном обмундировании к противнику не подобраться, будем выделяться, как грачи на снегу. И немцы нас обнаружат, едва мы покинем свои траншеи. Принимая во внимание, что все мы были далеко не Гулливера, а ребята небольшого росточка, худенькие, и желая как-то облегчить нашу участь, старшина получил со склада два десятка пар нательного белья большого размера — кальсоны и рубахи. С таким решением и нам пришлось согласиться — как говорят, на безрыбье и рак рыба. И когда предвечерние сумерки готовились накинуть на окрестности полог ночи, мы облачились в эти своеобразные балдахины и стали похожи не на солдат, а скорее на водолазов-глубоководников. Белыми бинтами обмотали автоматы и головные уборы. Теперь не так просто было в каждом из нас выявить и неунывающего Юру Серова, и острослова Юру Канаева, и сосредоточенного, всегда нацеленного на успех нашего взводного Владимира Дышинского.
Признаться, идти было неудобно. Нога не всегда уверенно ставилась на всю ступню, и мы скользили по слегка обледенелым неровностям почвы. Едва отошли, как повалили крупные, как вата, хлопья снега, они как-то торжественно и плавно опускались на землю. В таком экзотическом обмундировании мы с наступлением густых сумерек покинули свои окопчики переднего края. Снег пошел сильнее, видимость резко упала. А передний край жил своей жизнью — взлетали ракеты, с придыханием изредка рвались вражеские мины: то почти рядом, то поодаль. Молниеносно возникала стрельба и так же скоро смолкала, готовая в следующее мгновение снова разразиться пулеметными очередями.
На этом участке фронта оборона наша и немецкая еще не стабилизировалась и в основном это были отдельные окопчики и огрызки-хвостики траншей.
На снегу мы теперь кажемся белыми обрубками: хотелось хотя бы слабого ветерка, но его не было — валил снег, все потонуло в белом месиве. К счастью, нам без особых усилий удалось незамеченными приблизиться к вражеской обороне и осторожно преодолеть ее ползком, в основном по-пластунски, хотя на это и терялось много времени. Вскоре ракеты стали взлетать за нашими спинами. Выждав немного, командир группы встал, а за ним и мы направились в левую сторону, к лесопосадке, едва проглядывавшейся сквозь белую пелену. Если издали, из наших окопов, она еще просматривалась, то, достигнув ее, мы были разочарованы увиденным. Почти все деревца были побиты, обезображены, только кустарник еще сохранился. Все более существенное от посадки было использовано населением на отопление, а часть — немцами на устройство позиций. Но как объект маскировки и укрытие от постороннего взгляда она оказалась для нас вполне полезной. Пройдя метров триста вдоль посадки, наталкиваемся на хорошо замаскированную землянку, к которой вел видимый даже под снегом телефонный кабель. Посовещавшись, командир приказывает двигаться по нему в сторону, противоположную переднему краю противника. Вскоре, крадучись, подошли к земляному холмику — землянке, туда и юркнул конец кабеля.
Командир оставляет групп у прикрытия наверху, а сам с группой захвата врывается в землянку. Итак, мы в ней — но она пуста. В углу, на земляном выступе — полевой телефон, рядом вихлялся из стороны в сторону дымок от огарка свечи, в другом углу висела шинель, рядом стояла винтовка. В землянке была маленькая печурка, довольно еще теплая, по-видимому, хозяева только что покинули свое жилище.
Вездесущий Канаев вопросительно смотрит на командира, поднимает телефонную трубку, прикладывает ее к уху и, обратившись в слух, замирает. Послушав, передает командиру. Вскоре вся группа поочередно побывала в землянке и каждый изъявивший желание послушал неторопливый разговор немецких телефонистов.
Сквозь потрескивание доносилась веселая музыка. А вот о чем немцы говорили, мы так и не поняли. В этом наша беда. Удавалось только иногда разобрать отдельные слова. Наконец, выходим из землянки и решаем поблизости устроить засаду. Залегли в непосредственной близости, в четырех-пяти метрах от входа, где был погуще кустарник. Ждем. Тихо. Крупными хлопьями по-прежнему валит снег, удачно маскируя и наши обрубки. За спиной, на передке, вялая перестрелка. К счастью, ждать пришлось недолго. Немца увидели еще издали. Он был в мундире, в обеих руках что-то нес, по-видимому еду с кухни. Шел не торопясь, что-то мурлыча себе под нос. Когда он приблизился к нам, мы рассмотрели рослого солдата-связиста, с ножевым штыком на поясе. Не доходя до нас метров пять, он остановился, опустился на корточки и начал осматриваться по сторонам. В этот-то момент Канаев дал автоматную очередь над его головой, и немец от неожиданности упал на землю. Серов молнией метнулся к нему, а подскочившими разведчиками немец был обезоружен, руки заломлены за спину, в рот втолкнули кляп. Итак, «язык» в наших руках, можно уходить. Подумав немного, командир принимает решение — построиться в колонну по два, а пленного разместить в середине строя. Приняв такой порядок, направляемся в сторону переднего края. Сначала все складывалось удачно. Немец, руки которого были завязаны за спиной, часто оскальзывался и однажды упал на спину. Поднимать такого бугая для нас было делом непростым. Да и он нам в этом особо не помогал. Вот он снова упал. А нам идти тоже было скользко, но мы как-то, как канатоходцы, балансировали руками. Наконец поднимать фрица нам основательно надоело, и командир разрешил развязать ему руки. Теперь он шел, поддерживаемый с двух сторон нами. При подходе к переднему краю командир приказал: они с Серовым будут конвоировать немца, а Канаеву организовать отход группы.