Снега уже нет, но морозец хватает за уши, поскрипывает, хрустит под ногами ломкий ледок на небольших лужицах. Идем, и самим не верится, что происходит. Почти рассвело, а мы в полный рост, открытые взору и всем ветрам, ускоренным шагом движемся по нейтральной полосе, изредка перебрасываясь незначительными фразами. Автоматы у кого в руках, у кого небрежно взяты на ремень.
Отойдя метров на сто, интуитивно, без команды, но почти одновременно оборачиваемся и бросаем быстрый, скользящий взгляд на свою оборону, которую только что покинули. Увиденное поразило и развеселило нас. Всюду, куда доставал глаз, десятки солдат и офицеров с напряженным беспокойством следили за нашим передвижением по нейтральной полосе и все в оцепенении ждали, что же сейчас будет, чем все это закончится? А пока же они, вытянув по-гусиному шеи, молча озирали нейтральную полосу, тянувшиеся впереди по горизонту пологие вершины да голое поле. Но мы знали, были уверены, что за нашей спиной в боевой готовности застыли, заняв свои места, расчеты минометов, пулеметов, которые ждали момента при необходимости прикрыть нас огнем. И невольно хотелось спросить — отцы-командиры, где же ваша инициатива? Почему вы до сих пор не выслали вперед разведку от своих полков и батальонов? Безвозвратно бежали минуты промедления, а вы ожидали прибытия разведчиков дивизии? Это же преступление!
Мы по-прежнему идем быстрым шагом, с каждой секундой приближаясь к обороне противника. А тишина давит не только на уши, но и на психику, вечевым колоколом бухает готовое выскочить из груди сердце.
С каждым шагом вперед к окопам напряжение нарастает и мы настороженно, но упрямо приближаемся к своей цели. Мы ждем любого подвоха со стороны немцев — всякое бывало, и в первую очередь шквального, беспощадного огня. Но пока тихо. До бруствера ближайшего окопа, слегка желтевшего на фоне грязно-серого поля, остаются какие-то полтораста метров.
Следует команда, дробно щелкнули вставшие на боевой взвод затворы автоматов. Мой указательный палец привычно коснулся спускового крючка, ладонь намертво впаялась в шейку приклада автомата, готового моментально выбросить горячую очередь свинца.
Шаг, еще шаг. Идем, а глаза шарят, мечутся по отчетливо видимым брустверам вражеских окопов. Нарушая звенящую тишину, со звонким треском похрустывает под кирзачами ледок. Лужицы, покрытые тонкой корочкой льда, из которых ночной морозец выгнал всю мокреть, выглядели теперь бесчисленными бельмами, образуя белые фонари.
Одновременно по ходу движения успеваю прощупывающим взглядом выискивать перед собой углубление, в которое можно было бы втиснуть свое бренное тело, укрыться от губительного огня. Но его пока нет. А нервы, нервы, что вы с нами делаете? Казалось, еще миг, и они сдадут. Шаг, еще шаг. И вот уже за нашими спинами засиял золотой лик бесстрастного ко всему солнца — по стране уже несколько часов шествовал праздник 8 Марта. Жаворонок над головой песней жизни приветствовал приход нового дня. Возможно, весна эта уже не для нас? Но окопы молчат. От нервного напряжения передвигаю плечами, чувствую, как по спине выступает холодный пот. Развязка приближается. Но нервы не выдерживают, и мы броском устремляемся к окопам. Наконец, достигаю ближайшего окопа. На бруствере лежит брошенный ППШ, на дне — скомканная немецкая куртка и гильзы, гильзы да брошенная коробка из-под пулеметной ленты.
Обследуем окопы, расположенные справа и слева, простиравшиеся вдоль подножия пологой гряды. Вскоре убеждаемся — немцев нет — и сигналим своим. Мы собираемся около Ивана, закуриваем, жадно затягиваясь горькой мрршанской махоркой, молчим.
Теперь становится ясно — противник, по-видимому, еще вчера вечером отвел основные силы, оставив на первой линии обороны только группы прикрытия, которые и создавали видимость ее наличия, а под утро отвели и их. А теперь они отходят к заранее выбранному естественному рубежу, удобному для обороны, где и закрепятся, если мы их не собьем с ходу. Скоро на машине, стоя на подножке, подскакивает и наш капитан. Вытащив из планшетки топографическую карту и тыкая в нее пальцем, он ставит очередную задачу Неверову на разведку — выяснить, где противник.
Теперь он дружелюбно прощается с нами, и мы снова молча забираемся в полуторку, выбираемся на дорогу, а она, гремя всеми сочленениями, сердито урча, поползла в гору. А за нашей спиной уже сворачивались в походные колонны роты и батальоны, вывозилась из укрытия боевая техника. Преследование отходящего противника, хотя и с запозданием, началось.
Погиб, выручая товарища
Я уже упоминал в этой книге о Федоре Антилове, прошедшем Сталинград и Курскую дугу, перенесшем ранения и контузии, не дожившем до Победы...
Отчетливо помню эпизод нашего знакомства. Небольшого роста, широкоплечий, с вытянутым, худым и белесым лицом, льняными волосами, живой и подвижный, он встречал нас, «желторотиков», прибывших в разведроту.
Несмотря на то что за плечами Федора остался курс ЦПШ — церковно-приходской школы — и два коридора, он был по-своему талантлив. Его бесхитростные, смешные истории трогали до слез. Мы могли слушать их часами. Рассказчик Федор был отменный. Увлекшись его байками, мы порой нарушали походный строй и, стремясь не пропустить ни слова, жались к нему, забыв о тяжестях длительного перехода и ноше за спиной. Не раз он снимал с ослабевшего в походе товарища скатку или автомат и нес на себе километрами. Оказавшись в критической ситуации, Федор Антилов остался верен себе и военной присяге.
...В январе 1944 года командование дивизии решило провести разведку боем. Проведение ее планировалось в первой половине ночи.
В этот вечер, как обычно, рвались мины, стрекотали пулеметы, взлетали ракеты. Буквально на глазах погода начала портиться. Мелкий снежок неожиданно сменился снежной круговертью, да такой, что нельзя было рассмотреть вблизи человека. Однако командованию срочно требовался «язык», и разведку боем решили не отменять, а перенести на вторую половину ночи и провести без артиллерийского сопровождения. К полуночи снегопад почти прекратился, видимость улучшилась. Теперь сквозь снежную пелену на нейтральной полосе стали вырисовываться силуэты танков, подбитых еще осенью. После снегопада решили очистить траншеи и в ходе работы из-под снега извлекли автомат. По его номеру установили хозяина — солдата-казаха. В соседней роте служил его земляк, и он не раз без разрешения навещал его. Его наказывали, но, по-видимому, не строго и, пользуясь снисходительностью, и на этот раз решили — снова ушел к земляку, так как в распоряжении роты его не оказалось, и этому не придали серьезного значения.
Операция началась под утро. Стрелковая рота, усиленная взводом автоматчиков и разведчиками, поднялась из окопов и в полный рост устремилась к вражеской траншее, тянущейся вдоль невысокого увала. Среди наступающих был и Федор. Атакующую роту противник вроде бы обнаружил не сразу, и она быстро, несмотря на глубокий снег, приближалась к немецкой обороне. Но это была уловка. Осталось пройти лишь треть пути. И тут началось...
Вражеская траншея брызнула разящим свинцом. Вверх поползли и закачались на парашютиках осветительные ракеты. Спицы пулеметных трасс то протыкали предутренний рассвет, веером расходясь по фронту движения роты, но словно принюхавшись к освещенной ракетами стрелковой цепи, кололи ее зло и жестоко. Завыли мины, скрипуче пару раз рыгнул шестиствольный миномет. Элемент внезапности, на который так рассчитывало командование, был утерян. Огонь противника стал сосредоточенным и прицельным. Стрелковая цепь бросилась в пушистый снег и залегла. И, словно ища ее, прижавшуюся к родной земле, как к груди матери, пронзая легонькую пелену снега, дробно стучали вражеские пулеметы. Все вокруг выло и стонало. Время словно остановилось. Кто-то затаился, кто-то вступил в перестрелку с противником, а кто-то начал отползать к своим окопам.
Напрасно кричал, бегая вдоль цепи и размахивая пистолетом, молоденький лейтенант. Его не было слышно, а некоторые просто не хотели слушать. Многих обуял страх.