– Послушайте меня! – обтянутое пергаментной кожей лицо дивы посуровело.
– Когда она захочет вас видеть, я дам вам знать.
Мигель недовольно нахмурился.
– Я не уйду. Буду сидеть под дверью.
– Как вам не стыдно! – отчеканила Жики. – Вам совсем ее не жалко? Вы думаете только о собственных чувствах и амбициях. Подумайте, что она перенесла! Пожалейте ее.
– Считайте меня эгоистом. Но Анну я должен увидеть. Я постараюсь ее убедить, что нужен ей.
– Пустые слова, – отрезала Жики, теряя терпение. – Тогда в больнице мне показалось, что вы действительно любите Анну. А теперь…
– Что – теперь? – ему до дрожи хотелось отшвырнуть старуху прочь с дороги.
– Теперь передо мой человек, готовый совершить насилие. И если вы не уйдете – сейчас же – я сделаю так, что она больше никогда не захочет вас видеть!
Мигель сжал зубы. Он пришел в бешенство, но угроза Жики была реальна, и он понимал, что если обидит старую женщину, то Анна ему этого не простит никогда.
– Хорошо. Я уйду. Вы обещаете сказать ей, что я приходил?
– Обещаю. Скажу сразу, как только запру за вами, – Жики явно ожидала, когда же он, наконец, уйдет. Но он все не уходил, а всего лишь чуть отступил назад, не давая Жики закрыть дверь.
– Чего вам еще? – сердито спросила она.
– Сеньора, – его голос звучал настойчиво, он почти молил, – пообещайте мне…
– Не слишком ли много обещаний вы от меня хотите? – поморщилась она.
– Умоляю вас… Это не мой каприз. Я забочусь только об Анне, ее благополучии и покое!
– Ну хорошо… – нетерпеливо разрешила Жики. – Говорите!
– Если ей будет нужна помощь… – Он запнулся, но потом продолжил: – Дайте мне знать… Или убедите ее обратиться ко мне… Сама она не решится, я знаю…
Жики раздраженно передернула плечами. Почему бы не пообещать? Такое обещание ее ни к чему не обязывает – в любом случае, все будет зависеть от обстоятельств.
– Хорошо, молодой человек, – сухо кивнула она. – Если ваша помощь понадобится, вы узнаете об этом. А теперь уходите!
Мигель сделал еще один шаг назад, и Жики захлопнула за ним дверь. Перевела дыхание. Она прошла в гостиную, где перед телевизором сидела Анна и равнодушно смотрела новости. Жики взглянула на экран и прислушалась.
«Злодейское нападение на полицейского произошло в двенадцатом округе, в районе Лионского вокзала[8]. Во время патрулирования прилегающих к вокзалу кварталов один из полицейских патруля – Жан-Пьер Пикар – исчез из поля зрения коллег. Спустя некоторое время его нашли за мусорными баками, живого, но жестоко изувеченного. Преступники, личности которых установить не удалось, отрубили ему кисти рук. Цинизм преступления в том, что они наложили полицейскому повязку, перетянув жгутами культи, дабы он не истек кровью…»
Жики не стала слушать дальше и выключила звук. В полной тишине на экране суетились полицейские и медики – в l’ambulance médicalisée[9] грузили носилки с искалеченным телом.
– Создатель, что за дрянь ты смотришь…
– Кто приходил? – спросила Анна.
– Ton amoureux[10], – ответила Жики, внимательно следя за ее реакцией. Анна помолчала.
– Антон? – наконец прошептала она, не глядя на диву.
Жики удивилась:
– Антон? Дорогая, прости, я неправильно выразилась. Приходил испанец.
Анна вздохнула.
– Мигель?.. Никого не хочу видеть, – и она вновь уставилась в экран телевизора.
– Я так ему и сказала, – кивнула Жики, и больше они к этому разговору не возвращались.
Но однажды, незадолго до Рождества, ближе к вечеру, когда горничная зажгла в гостиной старинную шестнадцатирожковую люстру, в дверь позвонили.
– К тебе гость, дитя мое, – Жики загадочно улыбалась. Анна читала книгу – что-то из Диккенса – приятное и неторопливое. Какая все же нелепость – читать Диккенса по-французски…
– Жики, я же говорила… – голос Анны звучал устало, но она оторвалась от страницы. – Никого – без исключения.
– Я думаю, для меня ты сделаешь исключение, – Жики бесцеремонно оторвали от пола и переставили – как предмет мебели. Но, поразительно, дива не возмутилась, а только захихикала.
– У вас железная хватка, юноша. Вы танго не танцуете?
– Увы! – он, наконец, приблизился, и Анна узнала его.
– Митя! – ахнула она. – Боже мой, Митя!
Митя – Дмитрий Крестовский, всемирно известный оперный баритон, по общему признанию – лучший в возрастной категории, а по мнению многих – просто лучший. В свои сорок лет он обладал редкой для оперной сцены харизмой. Грубоватые черты его лица были завораживающе брутальны, а улыбка, внезапная и ослепительная, украшала афиши лучших оперных театров. Счастливо женатый на французской то ли графине, то ли маркизе, он воспитывал четверых детей и слыл образцовым семьянином, к величайшему горю его многочисленных поклонниц.