И вот, моя дорогая, их начали вывозить 8–9 сентября 1941 г. и убивали, но слабых, таких, как бабушка, на месте расправлялись, проклятые фашисты. Много есть что писать, тяжело напомнить, больше не могу.
Дорогая моя Атунька, когда тетя Фаня последний раз была у меня, принесла письмеца для меня от бабушки и для вас, письма эти прощальные, очень трогательные и благодарственные за мою услугу в тяжелое время и рискованность моей жизни, и я их сохранила, три года носила у себя на шее, прислать я его не могу, боюсь, чтоб не затерялись, только в руки отдам, весной, если буду жива, приеду к вам в Ленинград, повидаемся, много чего есть поговорить, все не напишешь.
Дорогая, любимая, про себя и описать не могу, как я осталась жива, стала стара и слаба, и всех растеряла, ни одной сестры не имею, одна осталась… В Витебск ехать незачем, все разрушено, сгоревши…
Крепко целую вас всех, пишите, жду ваших писем. Надя Шидловская».
На самодельном конвертике — штампы военной цензуры и почтовые штемпели с датами.
Надежда Фоминична с риском для себя хранила эти письма четыре военных года, не предав память близких людей — слишком драгоценными они были. Только в августе 1945 года, когда Атта Абрамовна Аскназий приехала в деревню Кривино под Бешенковичами, Н. Шидловская отдала ей письма из гетто. Даже трудно представить себе, какие чувства испытывали обе женщины…
В начале войны евреи из крупных городов искали прибежище у родственников в местечках. Когда начались массовые расстрелы, евреи из местечек стали убегать в крупные города. Они думали, что там, где живет много евреев, им удастся затеряться.
Блюма Тумаринсон пришла из Добромысли в Витебск, где жили ее дети. Почему пошла на запад, а не на восток? В эти страшные дни не могла оставить детей одних, направление движения подсказывала ей не логика, а материнское сердце. Да и, кроме того, надеялась, что всех евреев не убьют. «Евреев в Витебске много. Что будет со всеми, то будет со мной», — так или приблизительно так говорила она своим довоенным соседям. Наивная вера в лучшее стоила ей жизни.
23 сентября. В городе задержаны трое евреев, живших вне гетто. Все трое были расстреляны на месте.
1 октября. Айнзацкоманда-9 подвергла «особому лечению» 52 еврея, которые перебрались из Городка в Витебск, где они «беспокоили население, распространяя слухи…»[38].
Какая трогательная забота о людях! Оказывается, их, чудом спасшихся от смерти, расстреляли в Витебске за то, что они тревожили людей, рассказывая им про ужасы нового гитлеровского порядка. Эти рассказы названы «распространением слухов», а расстрел — «особым лечением».
Конечно, сейчас можно говорить о том, что 52 городокских еврея, искавших спасения в Витебске, были наивными людьми и не понимали, что всюду, где хозяйничают фашисты, евреев ждет смерть. Но тогда, осенью 1941 года, куда им было пойти, где спрятаться? Конечно, и в Городке, и в Витебске были мужественные русские, белорусы, которые прятали евреев. Но их было немного. Большинство боялось за своих детей, их можно понять. В лучшем случае они давали кусок хлеба и просили уйти, чтобы не навлекать гнев фашистов. А в худшем случае, и таких примеров было немало, за два килограмма соли, а то и просто за благожелательное похлопывание по плечу, сдавали фашистам своих довоенных соседей.