Кох: Инструктаж я получил в городе Могилеве у Эрлингера. Он объяснил, что массовые могилы должны быть уничтожены для того, чтобы впоследствии Красная Армия не могла установить, сколько советских граждан нами было уничтожено.
Прокурор: При этом был проведен наглядный инструктаж, как сжигать трупы?
Кох: Да.
Прокурор: Кто присутствовал при этом?
Кох: Там были комиссары гестапо, которые находились на территории Белоруссии.
Прокурор: Что вы делали с людьми, которых заставляли раскапывать могилы и уничтожать трупы? Вы их впоследствии уничтожили?
Кох: Да.
Вначале полковник Эрлингер предупредил, что выполнить этот приказ нужно «скрытно от мирного населения и после сжигания трупов… в пепле отыскать золотые вещи: кольца, зубы…» После этих объяснений участникам совещания был продемонстрирован костер, подготовленный для сжигания трупов. Тот же Кох показывал: к месту, где уже был сложен костер из 100 трупов советских граждан, расстрелянных в тот день, подвели всех участников. Костер занимал площадь около 36 квадратных метров, в нижней части костра были положены камни, примерно 50 сантиметров высотою, на которых лежали рельсы: на рельсы клались кряжи, на кряжи клались ряды трупов, на трупы клались дрова. И так было три яруса. К низу костра подкладывались дрова».
На вопрос следователя: «С какой целью вам было продемонстрировано сжигание трупов?», Кох ответил: «Это было нам продемонстрировано, как нужно правильно складировать костры при сжигании трупов и чтобы мы могли проинструктировать в устной форме людей, которые будут непосредственно выполнять приказ»[69].
В докладе на VI сессии Верховного Совета БССР 21 марта 1944 года начальник Центрального Штаба партизанского движения П. К. Пономаренко привел рассказ одного из тех, кто был невольным участником акции сожжения, кому чудом удалось остаться в живых:
«Будучи 17 августа 1943 года арестованным, я до 1 октября 1943 года находился в Могилевской тюрьме. При начавшейся с этого числа разгрузке тюрьмы, производившейся главным образом за счет массовых расстрелов заключенных, я был отобран в рабочую команду, сформированную в течение ночи из 280 наиболее сильных по внешнему виду заключенных. Под сильным конвоем полицейских и немцев, вооруженных в большинстве автоматами и имевших служебных собак, команда была направлена на автомашинах в так называемый Пашковский лес, находящийся под самым Могилевом. Там с 1 по 28 октября 1943 года команда была занята раскопкой трупов расстрелянных и зверски замученных людей и их сжиганием…
Вся работа проводилась под большим секретом. Лица, случайно видевшие это зрелище — главным образом проезжавшие крестьяне — расстреливались и сжигались тут же вместе с лошадьми.
По окончании сжигания трупов команда была разбита на две равные по численности группы, из которых одна была увезена куда-то на автомашинах под предлогом продолжения работы в другом месте. Оставшимся немцы приказали залезть на штабеля дров, лечь в ряд, свесив головы. Дав по людям двойную очередь из автоматов, немцы подожгли штабель в нескольких местах. Вслед за этим были расстреляны предварительно уложенные в ряд полицейские, производившие уборку вокруг штабелей, а тела их были брошены в штабель другой группой полицейских. В числе расстрелянных был бывший начальник карательного полицейского отряда местечка Княжицы Могилевского района Дегтярев.
Я оказался раненным и не потерял сознания. Когда немцы уехали, я выбрался из охваченного пламенем штабеля и бежал».
Эти показания Пилунова подтверждаются и другими источниками и свидетельствами.
Даже во времена инквизиции средневековая Европа не знала таких костров из человеческих тел. Для этого нашей благовоспитанной цивилизации нужно было дожить до середины двадцатого века. А тем, кто конструировал костры, разрабатывал методику сжигания человеческих тел, закончить университеты, получить ученые степени магистров и докторов.
Приказ «о сжигании трупов» был исполнен и в Витебске.
«Иловка стояла на этом месте с незапамятных времен, — рассказывала Татьяна Ивановна Кривоносова (Васильева). — Это был хутор, где жили только Кривоносовы — три родных и два двоюродных брата со своими семьями. Старшим был мой отец, Иван Ефремович. Семья была большая: отец, мама Елена Васильевна, я и два брата — Николай и Михаил. Наш дом стоял ближе всего к Иловскому оврагу. Между нашим домом и оврагом был ельник, который потом немцы вырубили. У каждого брата было свое хозяйство, надворные постройки. У нас был большой сарай, баня, хлев.
69
Судебный процесс по делу о злодеяниях, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в Белорусской ССР (15–20 января 1946 г.). Мн.: 1947. — С. 112–113, 460.