Баронесса ли она, Бог ведает. Откуда у нее аппарат, тоже: некто, имя которого скрывала, подарил. Якобы. Известно, что по профессии актриса, да, верно, не этуаль. Правда, что от хорошей жизни не полетишь (тому пример Заикин, да и Алекс Аберг собрался было податься в пилоты, но, по обыкновению все холодно просчитав, отдумал). Как бы то ни было, дама украшает, привлекает к себе внимание в суровом мужском деле. Летает она бесстрашно — уже разбивалась, ломала нежные ребра…
Состав не экстра — класса. Нет таких корифеев, как Ружье, Метро, Шаве, нет осрамившегося Полана. Христианс, правда, имел однажды «Гран — при» в Кане, Винцирс недавно в Страсбурге дважды облетел вокруг тамошнего старинного собора, не задев крылом его готическое многорогое двуглавье. И все же, все же…
Дождило. Монотонно, нудновато, плоско кружил над полем Эдмонд. Вдруг взмыл Моран, на высоте метров в семьдесят словно бы замер и камнем канул вниз. Ахнула замершая публика, возможно, с какой — нибудь из дам истерика случилась. Но почти рядом с землей Моран описал вираж, и зрители приветствовали этот трюк овацией.
А у Попова капризничает мотор — не заводится.
А Эдмонд вдруг скрылся черт — те где: оказывается, [направился к стрелке Елагина острова, там у него лопнул трос рулевого управления, он сел на первой попавшейся подходящей площадке, едва не угодив прямехонько в канаву, отыскал среди зевак молодых людей видом попрытче, попросил сбегать на аэродром за механиками. Закурил. Дождался. Бывалый автогонщик, он и не в такие переплеты попадал. Явились механики, но стали настаивать, чтобы машину вернуть к старту по земле — гужевым, так сказать, транспортом. А, лошадь, шеваль! Но, но! Эдмонд заупрямился, походил вокруг, нашел площадку, где кочек и колдобин поменьше. Взлетел!
И над Комендантским полем едва не столкнулся с «Райтом». После многочасовых усилий ассистенты Попова все же отцепили канат, удерживавший тележку, громоздкое сооружение пришло в действие, противовес упал вниз, аппарат по рельсу и — вверх.
Зрелище двух аэропланов, идущих навстречу друг другу, лоб в лоб, ошеломило. Лишь искусство пилотов помогло им разминуться на какие — то метры.
А главное, один из этих искусников — земляк!
«В ушах гремят победные фанфары, — строчит в блокноте репортер «Нового времени». — Торжественные лица! Свой, русский, не иностранец, несется над толпой, неистовствующей от восторга». Репортер описывает, как Попов опускается, его качают, гремит троекратное «Слава!». Немного спустя: «Покорителю воздуха — слава! Ура!» Репортер подчеркивает, что Попову жал руку министр двора барон Фредерикс, его приветствовал военный министр генерал — адъютант Сухомлинов…
Попов вел себя умно и осмотрительно. В беседах с прежними соратниками по перу первым пилотом России называл Ефимова. Отдавал дань уважения конкурентам…
Во второй день на спуске он грохнулся салазками оземь, сломал их и крыло. Впрочем, то был вообще день неудач. Потерпели аварии Винцирс и Эдмонд — легкую «Антуанетт» первого на земле порывом ветра нанесло на «Фарман» второго. Зато в третий день (чинились в ту пору столь же легко, сколь и ломались) Николай Евграфович кружил над городом больше часа, мог бы еще, да лопнул цилиндр мотора. Великие князья его поздравляли…
А далее обстановка начала накаляться: соревнования есть соревнования. Нервы напряжены. Чтобы превзойти соперников, порой его на миг просто ненавидишь. Тем паче, речь идет о денежных призах, и немалых.
Короче говоря, когда Попов решил переставить починенный двигатель с первого «Райта», казавшегося менее надежным, на второй, мотор которого не внушал. ему доверия, и сменить машину, заскандалил Христаанс. Пышноусый, добродушный на вид бельгиец был, ведь в прошлом автогонщик — знал, что если идешь первым, ни в коем случае нельзя пропускать даже на миг соперника вперед: тесни его, загоняй на вираже вверх, прижимай к бровке на прямых, сбивай ему скорость — на то борьба. Винцирс же по сумме заработанных призов лидировал. Он заявил, что так дело не пойдет: вот если бы Попов вдрызг разгрохал аппарат, вопрос иной. «У нас по одной машине, у него две, что ж, при любой поломке он станет рокироваться? Нет, месье — медам, в скачке лошадей не меняют».
Его поддержали другие — все, кроме баронессы, «Вуазен» которой вообще пока не мог ни разу оторваться от земли.
Главный судья полковник Ильенко вынужден был не засчитать Попову достигнутую им высоту полета.
Но состязания продолжались.
«Попов и Моран, — писал репортер «Петербургского листка», — каждый по — своему художник. Художник любимого дела. Попов — крупный мастер широкого захвата, широких порывов. Моран — тонкий акварелист. Он изумляет публику своей подкупающей акробатикой. Такого обманщика свет не видел. Падает книзу — вот — вот разобьется. Невольно замирает сердце. А он, разбойник, как ни в чем не бывало, точно на груди невидимой волны, взлетает кверху и мчится — то прямо стрелой, то капризными крутыми зигзагами».