(«Эк описывает, разбойник!» — хочется воскликнуть.) Следовало, конечно, воспевать искусство не только Леона Морана, но и Луи Блерио со товарищи. Летающий ящер «Райт», как сказано выше, во многом ему уступал. Так отдадим же дань таланту, отваге, холодному презрению к опасности — чертам Николая Попова. Видится в нем что — то печоринское. Даже обреченность видится…
Он. лишь ненамного отстал от мирового рекорда продолжительности полета. Он отобрал у Христианса лидерство в «митинге».
А потом скандал, было замятый, вспыхнул с новой силой. Второй «Райт» Попова тоже упал — с двенадцатиметровой высоты. И развалился на части. Остался цел мотор, и Попов, отделавшийся ссадинами, вознамерился вновь «сменить лошадь» — переставить его на первый.
И тут от имени всех коллег вновь слово взял Христианс:
— Одно из двух. Если господин Попов опять сменит аппарат, мы требуем, чтобы все его предыдущие полеты не были засчитаны. В противном случае мы летать отказываемся.
«Происходит что — то неладное, — писали «Санктпетербургские ведомости». — Единственный Попов — чистый спортсмен. Остальные — дельцы, гешефтмахеры… Попов для них человек чужой расы, сам чужой».
Родимое «Новое время» предположило, что иностранные пилоты вообще составляют одну труппу, антрепренером которой состоит Христианс. Остальные беспрекословно слушаются его приказаний, слепо повинуются «директору».
Так ли? Скорее всего, нет. Скажем, по сообщению «Речи» (давнего врага «нововременцев»), в стороне от «стачечников» держался Винцирс. Можно было понять накаленность легковозбудимого Морана, который однажды утром обнаружил, что кто — то ночью искусно надломил нижние рейки его крыла, и заподозрил козни хозяев, русских.
Да и вообще между Поповым и другими не могла не пробежать черная кошка. Они считали себя летунами ничуть не хуже, чем он, но как его здесь превозносили! Камергера несуществующего государства, вельможу в галошах!
И аварии он терпел не случайно. Не только потому, что плох аппарат Райта. Попову шел четвертый десяток, он много в жизни испытал, нервы сдавали…
Для ликвидации забастовки, разрешения конфликта в ту или иную сторону жюри срочно запросило по телеграфу Париж, международную спортивную комиссию. Ответ не замедлил себя ждать: «Время может засчитываться при полетах на нескольких аппаратах, если контракты заключены с пилотами, а не на определенные аэропланы, и если не существует в данном случае специальной оговорки».
Поворчав, пилоты с недовольным видом разошлись по машинам — деньги — то надо зарабатывать.
А Попов в последний день недели вдрызг разгрохал свой последний аппарат: сорвалась проволочная оттяжка, придававшая крыльям изгиб.
Потом упал Винцирс.
Потом — Моран.
Эдмонд флегматично кружил над полем, катая баронессу де Лярош, которой так и не удалось подняться в небо. Мотор завелся, но на взлете сломались шасси. Вместо призов пришлось лишиться внесенного залога — 375 рублей.
Христианс заработал 10815 рублей, Попов — 10800, остальные — много меньше.
Труды устроителей были компенсированы: затрачено 106 тысяч, сбор составил 120 тысяч. О том, сколько получила компания «Борис Суворин и К°», «Новое время», естественно, умолчало.
* * *
Вот и все о первом русском «митинге»? Нет, для нашего повествования — не все.
Для нашего повествования крайне важно не присутствие на Комендантском поле Сухомлинова или Фредерикса. Важно даже не то, что сам царь побывал на Комендантском поле, — правда, на другой день после окончания полетов изволил распорядиться передать Попову золотые часы с бриллиантовым изображением двуглавого орла в том виде, каковой принял имперский герб в годы последнего царствования, Христиансу и Винцирсу — часы золотые, но без герба, Морану и Эдмонду — портсигары из того же драгоценного, коим столь богаты недра наши, металла, незадачливой же баронессе — браслет.
Важно, что на трибуне находился молодой небольшого роста, деликатного сложения человек с тщательно расчесанным прямым пробором, на английский манер подстриженными усами и пенковой, английской же, трубкой, купленной, видимо, недавно — судя по тому, как неумело он ее раскуривал.